До войны с этой задачей он, не без учета урока Робеспьера, справился блестяще. Робеспьер посылал на эшафот лишь отдельные группы из Конвента, великодушно оберегая сам Конвент, но тогда Конвент послал его туда же. Сталин, как диктатор, поступил более разумно: разделавшись со своими ультрареволюционными гебертистами (троцкистами) и правооппортунистическими дантонистами (бухаринцами) при помощи большевистского Конвента, Сталин послал, под конец, на эшафот и этот слепо преданный ему Конвент – ЦК 1934 года. Сталин, если речь шла о его личной безопасности, не искал врагов – он уничтожал потенциальных врагов: группами, классами и даже целыми народами, считая, что уничтожить их, когда они станут действительными врагами, будет трудно, а может быть, и невозможно.

Но после второй мировой войны Сталин вновь увидел сгущающиеся грозовые тучи на партийном небе. Везде мерещились предатели и заговорщики в масках верных лакеев. И на одном из приемов в честь своего семидесятилетия – в декабре 1949 года, когда ему была представлена делегация его земляков, – Сталин вновь вспомнил слова Мдивани. Он вообще не любил баловать своих земляков вниманием, а это навязанное ему представление особенно расстроило его.

Повод был пустяковый. Сталин, ставший с годами не только мнительным, но и суеверным, увидел зловещее предзнаменование в том, что среди земляков, приехавших приветствовать его из Грузии, был и один – не то танцор, не то писатель – по фамилии Мдивани, родственник или однофамилец Буду Мдивани. «Этот бес Берия нарочно выискал его, чтобы испортить мне настроение призраком Буду», – решил Сталин.

Не потому ли он был в тот день особенно холоден с грузинами? Ведь все заметили, как невежливо Сталин отозвался на восторженную оду одного тбилисского поэта. Приветствуя Сталина в стихах на грузинском языке, поэт пожелал ему жить так долго, как живут многие кавказцы – 100 лет! Легенда утверждает, что Сталин сделал поэту выговор, повторив слова одного римского кардинала, сказанные в аналогичной ситуации: «Зачем такие ограничения?»

В реплике Сталина чувствовался явный упрек – его давно объявили богом, боги же бессмертны, а тут ему напоминают, что он когда-то умрет. Догадливый поэт исправил свою ошибку в следующем году, в день выборов в Советы, поместив под большим портретом Сталина в «Правде» новые стихи:

Это тоже была одна из странностей стареющего Сталина, по приказу которого умерщвляли миллионы людей, но в присутствии которого вообще нельзя было говорить о смерти. Даже о своих врагах, расстрелянных им еще до войны, он любил говорить древнеримской формулой о казненном: «Он жил!» – Зиновьев жил, Бухарин жил, Троцкий жил, даже Ленин жил, но он, Сталин, живёт и будет жить долго, долго… Хотя Сталин ни в какого Бога не верил, но библейские сказания о долголетии людей в ту древнейшую эпоху наводили его на фантастические размышления, граничащие с верою в чудо.

Нашумевший в свое время на весь мир академик Александр Богомолец однажды похвалился, что Сталин – самый компетентный читатель его книги «Продление жизни». Своей внутренней вере в собственное долголетие Сталин нашел у Богомольца научное обоснование. Это и было причиною того, что Сталин не только предоставил в распоряжение академика почти неограниченные средства для дальнейших исследований по продлению жизни человека, но и сделал его Героем Социалистического Труда и членом Верховного Совета СССР. Однако бедный академик, который обещал продлить жизнь Сталина за сотню лет, сам едва прожил 65 лет. Вероятно, Богомолец был единственным человеком, смерть которого повергла Сталина в глубокую меланхолию. То была тоска по потерянной вере в чудо-долголетие.

Чем мрачнее становился Сталин, тем ненавистнее ему делались люди – безразлично, ближние или дальние, друзья или враги. Впрочем, друзей у него никогда и не было, были только – люди полезные, бесполезные и вредные. Полезных он эксплуатировал, бесполезных гнал в шею, а вредных ликвидировал без малейшего проявления личной ненависти.

Конечно, Сталин думал о смерти, но удивительно – он всегда думал о насильственной смерти и один раз даже решил напугать этой смертью своих «друзей», каждый из которых был в его глазах кандидатом в убийцы. Со слов Хрущева, мы знаем о его грозном предупреждении по адресу потенциальных брутов из Политбюро: «Вы слепы, как новорожденные котята, что вы будете делать без меня?» – спрашивал их Сталин.

Партийная пропаганда с конца двадцатых годов постоянно утверждала: Сталин не только корифей всех наук, не только ясновидец в политике, он – и непревзойденный полководец всех времен и народов. Но под, тяжестью вести о нападении Гитлера на СССР Сталин, потерявший всякую волю к действию, оказался не только паникёром, но и дезертиром в прямом смысле этого слова.

Гитлеровское нападение было спровоцировано самим Сталиным. Организовав великую инквизицию против народов, уничтожив весь руководящий состав партии, государства и Красной армии, заключив антизападный пакт с Гитлером, Сталин прямо-таки пригласил его к нападению на СССР. В кругах партийного актива Сталин оправдывал пакт «политикой дальнего прицела»: дадим, мол, Гитлеру и Западу истощиться во взаимной драке, пока они оба не станут на колени, а вот тогда не Гитлер, а мы продиктуем «новый порядок» Европе. Но эти расчеты не оправдались и Гитлер широким фронтом двинулся на Россию.

22 июня 1941 года, вечером, Сталин ворвался в здание Министерства обороны СССР и начал разносить площадной бранью всю Красную армию как армию предателей и трусов. После этого краткого «налета» на Министерство обороны он в панике удрал в свою подмосковную крепость, которая почему-то называлась дачей. На экстренное совместное заседание Политбюро, Совета министров и Верховного Совета 22 июня 1941 года, созванное через несколько часов после начала войны, он явиться отказался.

Целой толпе «верных соратников и учеников Сталина» ничего не оставалось как вместе с Генеральным штабом отправиться на его дачу, в Кунцево. Тут же, на импровизированном заседании Политбюро и правительства, Сталину предложили выступить с обращением к народу, партии, армии об организации обороны против гитлеровских агрессоров. Сталин наотрез отказался (тогда это обращение поручили Молотову). Сталину предложили, как председателю правительства, возглавить Главное командование Красной армии. Сталин наотрез отказался (тогда это поручили маршалу Тимошенко).

Когда члены Политбюро начали напоминать Сталину о его личной ответственности в случае катастрофы, Сталин перешел в контрнаступление и обвинил Молотова в предательстве за подписание пакта с Риббентропом, а Ворошилова и Жданова назвал саботажниками соглашения с англо-французской военной миссией, приезжавшей в Москву еще до Риббентропа. На возражение, что всё это делалось ведь по прямому предложению самого Сталина, Сталин с несвойственной ему горячностью вскочил с места, обложил всех матом и исчез в один из своих тайников, точные входы и выходы из которых не знала даже его личная охрана. «Соратники» не осмелились его разыскивать, не дождавшись его возвращения, вернулись в Москву и приступили к принятию только самых неотложных мер.

Советские послы в столицах будущих союзных государств не получали никаких директив, а послов этих государств в Москве никто не принимал. Майский, советский посол в Лондоне, уже после свержения Хрущева писал в своих мемуарах:

«Наступил второй день войны – из Москвы не было ни звука, наступил третий, четвертый день войны – Москва продолжала молчать. Я с нетерпением ожидал каких-либо указаний от советского правительства и прежде всего о том, готовить ли мне в Лондоне почву для заключения формального англо-советского военного союза. Но ни Молотов, ни Сталин не подавали никаких признаков жизни. Тогда я не знал, что с момента нападения Германии Сталин заперся, никого не видел и не принимал никакого участия в решении государственных дел. Именно в силу этого 22 июня по радио выступил Молотов, а не Сталин, и советские послы за границей в столь критический момент не получили никаких директив из центра» («Новый мир», № 2, 1965).