Сантехники дежурили в бане через день, зато огинались там с пришлыми почти сутками. В последнее время Гвоздина стала путать дни их дежурств, что не сразу могла определить: кто, к примеру, дежурил сегодня: Крайнев, Блатов или Трухин? Ведь при обходе бани она заставала в слесарной мастерской всех троих, да ещё за компанию с ними засиживались чужие, при виде которых у неё леденело сердце: до каких же пор они будут здесь околачиваться? И немного успокаивалась, когда видела, как под её хмурым, напускным взглядом чужаки невольно тушевались. А её молодцы придумали вот что: повесили за верстаком карту двух полушарий Земли, чтобы за ней, как за ширмой, могли укрываться от её зоркого ока собутыльники. И это вместо того, чтобы изучать по карте географию, некогда упущенную в школьные годы…

Однажды Гвоздина сама от души посмеялась над устроенной слесарями потехой, когда увидела, как трое участников их попойки прятались за натянутой на проволоке картой.

– Братцы, да кто же это там у вас за Америкой прячется? Вижу, всё равно вижу, голубчиков! Нечего прикрываться Америкой, как фиговым листом, – произнесла она приподнято с улыбкой на весёлом лице, и довольная своей такой удачной шуткой.

– Что вы, Платоновна, это тени с улицы падают! – возгласил Крайнев, тараща на Гвоздину свои луповатые глаза.

– Да, Платоновна, это в Костин закуток чешут на пивко шаромыжники! – отрезал лукаво Блатов сиповатым голосом, зная, что как раз из их окна была видна пивнушка, которая притулилась к бане. И там же размещался медвытрезвитель, куда и препровождали людей, которые теряли человеческий облик.

– Ой, это вы меня хотите на мякине провести? Сейчас вот уберу вашу ширму, и тогда увидите, – не унималась директор. – Да вон же чьи-то руки просвечиваются?! Вот что, за руку я никого не буду выводить, но чтобы этот маскарад я видела последний раз! Я сейчас пойду, а через пять минут, – глядите мне, – вернусь и проверю, тогда на меня не обижайтесь… – погрозила она пальцем и прибавила: – Тогда, голубочки, на себя пеняйте!

Она уже всех пришлых знала даже по именам, ведь со всех окраинных улиц в баню стекалась разная шантрапа. И каждый день тут крутились всё новые и новые испитые лица.

Инна Платоновна не помнила такого утра, чтобы её слесаря или банщики были трезвыми, хотя бы до восьми часов утра. И теперь она вообще не могла представить таковыми ни Трухина, ни Блатова, ни Крайнева. Да и сам Цветков к концу дня надирался почти в стельку.

Зато слесаря из прачки на этот счёт были неуловимы, и хоть в этом для неё являлись маленьким утешением. Собственно, они пили, но голову не теряли, и о них она беспокоилась меньше всего, так как на виду не крутились и посторонние у них не ошивались.

И когда собиралась провести очередной утренний обход служб банно-прачечного комбината, Гвоздина редко закрывала свой кабинет на ключ, который частенько торчал в замочной скважине двери как признак её не ротозейства, а безоглядного доверия, что всем она верит и всех уважает.

Вот и сейчас, не успела она переступить порог, как по широкому коридору навстречу ей топал своей мешковатой походкой, слегка припадая на протезную ногу, главный механик Цветков. Как инвалид войны, он владел автомобилем «Запорожец» и к тому же, как было уже сказано, являлся ещё отличным авторемонтником.

– Здравствуй Платоновна, – пробасил дружелюбно Цветков, несколько отдышавшись, лицо у него уже с утра было подозрительно красным. Догадываясь о происхождении её цвета, Гвоздина ещё внимательней присмотрелась к главному механику, изрекая своё приветствие на весёлой ноте:

– Доброе утро, Александр Кириллович! Что-то случилось? У вас такой вид, будто только вышли из атаки…

– Верно, Платоновна! Вы в точку попали, только что поступил стиральный порошок, – с одышкой произнёс тот почти радостно, опережая Гвоздину с её догадкой.

– Вот и хорошо, эта партия по моей заявке! Ну, живо выгружайте, или снова ждёте моего распоряжения? – нарочито удивлённо протянула она.

– Платоновна, склад уже забит до отказа. Земелина говорит: куда хотите туда и девайте! – вскипел он, состроив жалобную мину.

– Я задам ей трёпки, что значит, «куда хочешь», на склад и никаких гвоздей! – твёрдо отчеканила директор, тотчас побагровев.

– Платоновна, просьба есть: выпиши ребятам за разгрузку хотя бы на бутылку. Значит, вчера выгружали машину. И вот сегодня… значит, того… уплату требуют, вот оно какое дело!

– Я им выпишу, я им выпишу, прохвостам, другое!.. – бросила сердито Гвоздина, и её серые выпуклые глаза слегка потемнели. Даже когда она гневалась, то и тогда её лицо выражало непоказное добродушие, и гнев сменялся иронией.

Гвоздина хлопнула дверью кабинета, провернула ключ, на этот раз она его вытащила, полагая, что теперь сюда вернётся не скоро, поскольку нужно самой стоять и наблюдать за выгрузкой стирального порошка, чтобы ни в коем случае не растаскивали на сторону. Ведь Цветков на выгрузку смотрел сквозь пальцы, ему бы дождаться выпивки, а следить за порядком не в его характере. Впрочем, за порошок он не отвечал, и лишь мог организовать разгрузку. Хотя кто и за что у нас отвечал персонально? Как что-то случится, то виноватый не находится.

Уже сколько раз Гвоздина выговаривала Цветкову, чтобы тот не вёл себя со слесарями панибратски. Но это назидание не шло тому впрок; всё равно почти ежедневно распивал с ними вино; даже иной раз в картишки перебрасывался, поэтому трудно было отличить подчинённого от их начальника.

– Александр Кириллович, когда у нас будет электрик, ну совсем в бане стало темно, хуже, чем в подвале, – они как раз проходили по затемнённому коридору, где светила посередине всего одна тусклая, донельзя грязная лампочка. А другие плафоны из матового стекла давно погрузились во мрак, и под потолком лишь мерцали белыми пятнами.

– Понимаете, я уже достаточно учёный, кого зря брать не хочу, – ответил Цветков. – А порядочного, сами знаете, сколь нелегко к нам заманить маленьким окладом.

– В таком случае, поручите слесарям работу электрика. Неужели так трудно вкручивать лампочки? А то скоро клиенты перестанут к нам ходить или хлынут на нас их жалобы. Вы хоть об этом подумали, кому нужны неприятности? Или вы только о своих машинах думаете? – она остановилась и так лукаво взглянула на Цветкова, что тот невольно крякнул, вобрав голову в плечи.

– Это, конечно, ваша правда, но слесарей просить на это я не вправе. Допуск нужен. Забудут выключить напряжение. Полезут под градусом, да ещё кого-то током убьёт, а кому тогда перед законом отвечать? Нам с вами! Вот какое поганое дело. Так они, парни, не дураки. Втихарях-то я их прошу, и своей головой рискую. За десяток вкрученных лампочек всегда просят отгулы, особенно Трухин. Ему, понимаешь, клубничкой надо поторговать или цветочками…

– Вот какая беда, всюду свои прерогативы, что ты сделаешь с такой жизнью! – сокрушённо посетовала Гвоздина.

– А вы бутылку им посулите, так мигом станет везде светло! – усмехнулся широко Цветков.

– Ну, за бутылку и поп, поди, от Бога отречётся, – мрачно пошутила она. – У нас без бутылки дела никак не идут, что за смазочное время настало? И вижу, что вы с ними заодно…

– Да, такая вот жизнь пошла – не нами придумано!

– А тогда кем же? – бросила та с вызовом. – Ну ладно, вы идите, идите, а я пока загляну в буфет…

И Цветков грузно поковылял в одиночестве дальше к заднему выходу из бани, где во дворе около машины, гружёной стиральным порошком в бумажных мешках, сгрудились люди, поджидая Цветкова.

Когда он, наконец, показался из тёмного проёма бани на солнечном дворе, к нему с ходу подлетел Крайнев:

– Кириллович, получилось, мама согласна? – протарахтел он, сверкая алчно плутоватыми глазами.

– Вот сейчас она сама подойдёт, и потолкуйте с ней ладком, – как бы недовольно проворчал Цветков. – Чего стоите – давайте носить, всё равно она с вас не слезет!

– На халяву я не буду, не дурак! – отрезал Трухин.– Сколько можно…