– Не я? Кто же тогда Несокрушимый?!

– «Несокрушимый?» Мы знаем эту историю. Знаем даже больше. И даже то, что доблестный воин не сам избрал коготки оцелота, а скромная девчонка, следившая за ходом сражения под пологом Синей Звезды, сама выбрала из девятнадцати воинов самую удобную для спальни циновку.

– Циновку! Это я циновка! Все слышали?! О, да! Да! Для принцессы я всего лишь коврик! Так приляг на меня, дорогая, обопрись божественным локотком, вытряхни на меня пепел из трубки! Сожги! Выбрось из дома! О, нет! Не получится! Я победитель! Я! – кричал в беспамятстве отец. – Я выпустил кишки. Я прыгал на животах!

– Лишь после того, как дева выбрала, воин победил.

– Лжешь, сочинительница сказок! Докажи правдивость змеиных слов.

– Дорогой, не вспомнишь ли чашу в виде разинутой пасти дракона с ароматным нектаром для бодрости? Ту, что подавалась бойцам на ринге? Помнишь, как благоухал напиток в кругу аметистовых зубьев дракона? Как загадочно горели рубиновые глаза? Но твоих губ края обольстительной чаши не коснулись. Тебе не пришлось вкусить угощения. Глупый юноша воспринял, как обиду, задрожал от ярости и поклялся проколоть початок подлому рабу, если тот не доставит угощения. Но поцелуй дракона так и не коснулся уст юноши. Желанная чаша каждый раз проплывала мимо и мимо, утоляя жажду соперников.

– Что было в той чаше? Отрава?

– Всего три капли млечного сока вилли-пуи, те самые, что приятно утяжеляют веки, когда не приходит сон.

– Докажи! Слова – лишь эхо, сорванное с болтливого языка!

– Посмотри сюда. Ты узнаешь этот сосуд? Ты узнаешь пасть дракона и дырочки зубов на кромке? Ты догадался, почему избегал тебя раб с напитком в руках?

– Ты отравила восемнадцать воинов?

– Я только уравняла силы.

– Проклятье! Ты лишила меня чести!

– Честью было вступить в неравный поединок за любовь.

– Убью тебя, убийца!

Топор отца взлетел, как раненная птица, подрезая стены и круша посуду.

Но мать успела спрятать замечательную чашу.

…Если два спорщика вдруг погружаются в глубокое молчание, значит, исход сражения предрешен, как всегда в пользу сильного.

Не отважный вождь с тяжелым топором в руке, не жрец-заклинатель змей и жаб, а моя мать была тайным вождем и жрецом племени. Ее ослепительной красотой гордились и женщины, и дети, ее умом хвастались перед соседними племенами. Ее уважали, почитали и страшились.

Только женщина может выжать мужчину до последней капли и выбросить, как мокрую тряпку.

Столько лет прошло, а до сих пор никто не докопался до страшной тайны. Являлось ли утешением для чести Несокрушимого то, что лучшей в мире женщине приглянулась его замечательная татуировка, широкие плечи, а может (о, тщеславная догадка!) доблестный ум?

Но мать не считала себя преступницей.

Самым сильным на арене в тот день был Монстр из Карибу. Великан с острыми клыками, зверь, обросший с ног до головы густой шерстью. При виде хищного оскала у принцессы едва не выпрыгнул желудок. Ее стошнило. Она забилась в истерике:

«Отец, монстр из Карибу, который наверняка победит, отвратителен. Позволь, я выберу мужа сама».

«О чем ты говоришь? Ты женщина. Ты приз. Гордись: в твою честь состоится грандиозное сражение. Оно украсит летопись эпохи. Твои глаза свели с ума лучших воинов Древа Мира. Посмотри на арену. Тебе салютует плеяда героев. Буйный Бизон, Незримое Эхо, Кабанья Голова! И, поглядите-ка! Даже Хвост Бобра! А это кто, вон тот, юный, почти без усов, грудь колесом? Мальчишка! Но смельчак! Какой смельчак! Ставлю сто к одному, что разлетевшиеся мозги из этой глупой головы ознаменуют начало нашего исторического сражения. Иди, дочь моя, под полог Синей Звезды. Скройся от солнечного жара, иначе испортишь цвет лица. Иди, иди, дорогая к нянькам! И не спорь с отцом! Итак, итак, итак… Ставим, все ставим на того, кто сегодня изваляет мою дочь в своих перинах. Эй, жрецы, книгу хроники подайте и палочку для письма!»

Тогда принцесса, надев наплечники и шлем, сама выпрыгнула на арену и подняла над головой боевой топорик:

«Отец, я хочу драться. За себя. Свобода – это ярость. Умереть – легко!»

«Убрать! Запереть!» – закричал Вождь-всех-Вождей. На девушку бросилась стража. Но руки принцессы только с виду казались тонкими и слабыми. Она легко раскидала рабынь по углам.

«Убрать!» – снова закричал разгневанный отец.

Принцесса Глаза-в-Полнеба не справилась с пятью стражами в доспехах. Они ее унесли с арены и привязали к трону.

«Не горюй, госпожа, – шепнула рабыня Верная Смоль. – Не мужчины побеждают на поединках, а женщины. Ни один нежеланный не вошел в покои принцесс вашего рода. Твоя мать прислала чашу дракона из женских покоев. Покажи взглядом, драгоценная, который жених по душе».

Когда принцесса курит, ее душа воссоединяется с туманом воспоминаний.

Я еле успела выдернуть слюнявый чубук из плотно сжатых зубов.

– Перекурила, дадада…

Она медленно открыла глаза… Они стального холодного цвета. Снова я окликнула ее с полпути в прекрасную страну.

– 6-

Плененные омельгонки не прекращали голосить.

Крики, стоны и жалобная мольба распугали игрунков на ветках молочного дерева. Оранжевые ары, зеленые канарейки и туканы примолкли, тараща печальные глаза из ветвей.

Мать издали кивнула, жестом давая понять, что голова разрывается на части.

– Эй, храбрецы! Сделайте что-нибудь, заткните пленникам рты, – приказала она охранникам.

Но удары палок только прибавили громкости душераздирающим воплям.

Я вытащила из-за пояса трубку, с которой никогда не расставалась, потому что на нее с утра до вечера охотилась младшая сестра. По малости лет она не знала меры и укурилась однажды до кровавой рвоты. За это мне здорово досталось. Мать схватила деревянную скалку, и целый день гонялась по долине за моими несчастными ягодицами, пока не раскрасила их в нелепый лиловый цвет.

Помня о резвости ее ног, я пришила специальную петельку к курительному ремешку и могла пользоваться привилегией в любое время и за любым кустом.

Чего только не хранилось у меня за пояском! Каждая травка требует отдельного мешочка. В том, который расшит пластинками нефрита, я берегла редкую пряную уй-люмбу, не позволяющую женщинам возненавидеть участь слабого пола при родах. В мешочке с вышитым золотым игрунком, я хранила растертые колючки змеиного кактуса. Стоит только посыпать порошком углы, и ни одна крыса не залезет в жилье.

Маккао я хранила в синем мешочке, окантованном перламутром по краю. Мой маккао был всегда отменного качества. Я прятала его не в потных циновках, как делала мать, а в сухом дупле старого шоколадного дерева. Поэтому трава благоухала и сводила с ума даже без дыма.

Я набила трубку семенами, до упора утрамбовала ногтем, добавила щепотку сухой терпингоры. Пламя костра с радостью лизнуло веточку орешника, синий язычок тронул начинку, и горький дым защекотал в носу. Хорошенько раскурив снадобье, я присела на корточки перед пленниками.

Омельгоны недоверчиво переглянулись. Черные слизни забегали в щелочках век. Я протянула трубку. Мужчины догадались, что я ангел, и по очереди начали затягиваться горьким дымом, торопливо кашляя и сплевывая из разбитых ртов.

Лиловые языки женщин распухли и кляпом заткнули глотки. Омельгонки тяжело дышали, губы дергались в плаче. Но, почувствовав терпкий дым, они замолчали и носами потянулись к нему.

Сон трав вскоре успокоил раны. Пленники закрыли глаза и забылись. Такой оглушительной тишины никогда я не слышала. Молчали птицы, дети, не крутились жернова, даже ветер перестал шуршать листвой.

Теперь моя совесть была чиста. Я отблагодарила врагов. За что? За трусость и слабость, которые не позволили одолеть Храброго Лиса. Дрогнули руки, задрожали колени, страхом затмились глаза, и мой ненаглядный защитник вернулся живой и невредимый.

Зазвучали колокольчики. К омельгонам подошли Старший жрец и Несокрушимый. Они успели нарядиться в праздничные одежды. Разноцветные перья кетсаля и белого орлана торжественно раскачивались при ходьбе.