© Константин Реннер, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Костя! Товарищ младший сержант!

В тусклом свете ночника дежурный показывает мне на часы.

– Понял.

Я сажусь, ищу ногами тапочки.

– А Меркурий?

– Ждет.

– Что-то у тебя холодно, – говорю.

– Костя, – дежурный замялся.

– Что еще?

– Мне докладывать, так что если можно, быстрее.

– Быстрее, – говорю, – нельзя.

Я иду в умывальник, открываю кран, смотрюсь в зеркало: опухший, бледный, с мешками под глазами, довольно мерзкие рыжеватые усики. Еще тот защитничек. Может, сбрить? И тут же слышу, как скрипит дверь умывальника, и в зеркале появляется жалостливое лицо дежурного:

– Товарищ младший сержант, я первый раз дежурю, доложил, что вы ушли, а вы не ушли, придет Лысюк, а вы не ушли.

Значит, местным девушкам придется подождать.

– Из-за тебя я теряю привлекательность, – говорю дежурному. – Что нового?

Дежурный оживляется:

– В пять Дунька заходила.

– Так рано?

– Она сегодня на первом КПП…

– Понятно.

Дунька была местной дурочкой, плодом, как говорили, пьяной любви секретарши из штаба и заезжего майора ревизионного управления. Ей было лет двадцать пять, днями и ночами она бродила по городку, залезая то под одного, то под другого оголодавшего солдата.

Я иду в спальню, одеваюсь. Меркурий с бушлатами ждет меня на крыльце. Конец августа. Прохладно. Ночью шел дождь. Мы идем в столовую, завтракаем, Меркурий аккуратно прячет в карман два законных воскресных яйца и кричит повару:

– Женька, дай еще! Целый день жрать не будем.

– Своих, что ли, мало? Отвали, а…

* * *

На первом КПП ефрейтор Ерин поит Дуньку чифиром.

– Ты сдурел? Ей же нельзя, – говорю.

– Все ей можно, нормальная девка, придуривается больше.

Дунька зашевелилась:

– Вы куда, мальчики?

– На кудыкину гору.

– На артсклад мы, – поправляет Меркурий.

– Я с вами.

– Отставить! Ефрейтор, доложи в штаб, что мы ушли. Дай глотнуть. Тьфу, ладно, не надо.

Ерин нажимает на селектор и громко говорит:

– Наряд на свал… то есть, на дальний артсклад покинул пределы части.

– Пошли, – говорю я Меркурию.

За воротами, кутаясь в бушлаты, мы выходим на бетонную дорогу, по которой бредем вдоль леса мимо офицерского городка, а потом еще дальше, к городской свалке, прозванной когда-то ради приезжего начальства, дальним артскладом. Там мы и будем торчать целый день неизвестно для чего, предоставленные сами себе, связанные с гарнизоном только телефоном, который, как нам сообщил дежурный по городку, уже полтора месяца не работает.

* * *

Сыро, холодно. От мусора идет не то пар, не то дым. Местами чадит неубитый ночным дождем огонь. Из старых кроватей, досок, фанеры кто-то заботливо сколотил времянку, в глубине которой притаился лежак, на стене молчит телефон.

Мокрое небо спрятало боязливое солнце, отчего над лесом небо чуть светлеет. После обеда солнце переползет на другую сторону дороги, где к вечеру зацепится за край леса, а потом спрячется за него, так ни разу не показавшись из-за пелены. Тогда мы пойдем обратно. А пока привыкаем к новой для себя обстановке – вне роты.

– Еще две-три таких недели, и домой, – говорю я.

– Что делать будем? – спрашивает Меркурий.

– Спать.

– Эх, пожрать бы.

– Ты можешь говорить о чем-нибудь, кроме еды?

– Конечно. Помню, батя рассказывал, у них мужик в селе на две недели к брату уехал, когда от того пришла депеша: «Приезжай срочно, маме плохо». А брат был министр какой-то республики. Проходит две недели – мужика нет. А лето, работы невпроворот. Шлют телеграмму, дескать, уборная, страда, надо хлеб убирать. В ответ приходит пакет весь в гербовых печатях: сообщаем, мол, что товарищ такой-то находится на сложном амбулаторном лечении, заболел. А сами еще две недели самогон квасили, ну и жрачка местная, разумеется. Все обильно.

Я залезаю в шалаш, сворачиваю под голову бушлат, задумываюсь. Господи! Неужели мне меньше месяца осталось служить, неужели я поеду домой, и, когда выйду на родном перроне, блесну значками, тогда все таксисты моими будут, потому что они знают – приехал дембель, а дембель денег не пожалеет, только вези, шеф, вези!

Все, Меркурий, оттрубил я свое, понимаешь, оттрубил, а тебе ещё служить как до Китая пешком и даже обратно можно вернуться, а служба всё равно не кончится. Но не унывай, «дед» служил не тужил, и ты служи, а только неправда, что не тужил, ох, как тужил, и днём, и особенно ночью, когда глаза закроешь – дом стоит, а откроешь – кругом казарма, и так тяжело становится, хоть плачь, да и плакал, Меркурий, было…

И «старики» были такие, не то что мы, постель за него заправь, в наряд за него сходи, пол помой, а что не так, поднимут с кровати ночью, нет, бить не будут – зачем? Учить присягу, отжимаясь, заставят:

– Я…

Отжался.

– …гражданин…

Отжался.

– …Союза…

Отжался.

А кому пожалуешься? Офицеру? Так он тут же, рядышком, стоит, смеется, сигаретку в руках разминает и легонечко так подцепит в бок носочком начищенных сапог – отжимайся, дескать, лучше, задницу не отклячивай, и «старику» пачку протягивает:

– Закуривай.

* * *

– Смирно! Товарищ майор, за время моего дежурства…

– Спите, мать вашу! Где второй?

Оказывается, я заснул. Поднимаюсь и вижу дежурного коменданта майора Лысюка.

– Здесь я.

– А, дембель, мать вашу! Ремень на яйцах, сапоги в гармошку!

– Ну, понесло козла в огород капусту сторожить, завелся! – донеслось из «газика».

Я опешил. Из-за спины майора выскочил полуголый, в одних трусах и накинутой плащ-палатке прапорщик Шлык.

– Ваша мать пришла, матерков принесла! Мужики, не в службу! Понимаете, жена, дура, одежду выкинула. Духами от меня пахнет! Я ей объясняю, водки не было, пили «Шахрезаду», духи. Не верит, говорит, блядую. Ну какой из меня блядун?

Про Шлыка в части ходила масса анекдотов. Однажды Шлык бросил пить. Командование части подумывало о повышении звания. Шлыку дали квартиру, жизнь начала налаживаться. Как-то прапорщик спустился вынести мусор, на крыльце встретилась жена командира части.

– С новосельем вас, прапорщик. Лиза дома?

– Так точно!

– Кстати, муж говорил о вашем повышении. Я рада за вас. Вы совсем другой человек, когда не пьете.

– Спасибо.

Шлык расцвел. Старший прапорщик это не только прибавка к жалованию – это новая должность, перспективы. Он вернулся домой. Зашел в ванную, сполоснул ведро. За шторкой журчала вода. Жена, видимо, решила принять душ, ласково подумал прапорщик.

Шлык протянул руку за шторку, нащупал мокрое женское тело:

– Ух, вы кудряшечки мои родименькие, сегодня ночью побалуемся.

И вышел.

– Леш, ты пришел? Хочешь есть, я пожарила кильки, сладкоежка мой.

Шлык замер. Жена кричала из кухни:

– Ты в ванную не заходи, там Тамара Николаевна моется.

– Кто!?

– Жена командира части. У них что-то с водой.

Шлык заколотил в дверь:

– Тамара Николаевна, простите, я же не думал…

– Все нормально, – ответила командирская жена.

От расстройства Шлык ушел в запой. Звания, конечно, не получил, а про то, что на два месяца завязывал, говорил философски: организму иногда надо устраивать встряску – не пить.

* * *

– Сегодня мусор привозили? – спрашивает Шлык.