— Ну, Меррикэт, расскажи, что ты видела на первом уровне? — ласково обратился к ней Рэндал.

Так он знает ее имя! Верилось с трудом, и она стала торопливо рассказывать:

— Все прошло нормально, а потом я встретилась с какой-то птицей, которая со мной заговорила — загадками. И еще там были такие круглые деревья… — Вот проклятье! Язык совершенно не желал повиноваться Меррикэт захотелось умереть. Она даже глаза закрыла.

И тут же услышала его голос, да так близко, что чуть не лишилась чувств.

— Должен признаться, я тоже видел нечто подобное. Может быть, выпьем по стаканчику? Заодно и поговорим, а? — И его рука легко — о, как легко! — коснулась ее плеча.

ТОЖЕ ВИДЕЛ НЕЧТО ПОДОБНОЕ? Он, такой могущественный маг? Не хочу ли я ВЫПИТЬ И ПОГОВОРИТЬ С НИМ?

Меррикэт судорожно вздохнула, открыла глаза и, чрезвычайно взволнованная, ответила:

— О да, разумеется, Учитель, спасибо за приглашение! — И тут же в смертельном ужасе вновь прижала пальцы к губам.

Боги, только бы удалось взять себя в руки, только бы язык снова стал ее слушаться! ПТИЦА, КОТОРАЯ ГОВОРИЛА ЗАГАДКАМИ. Кошмар! Ее передернуло от отвращения к себе.

Маг ласково отнял пальцы Меррикэт от ее губ и перевернул ее руку ладонью вверх. Еще мгновение — и он внимательно уставился на тот след от «осиного гнезда», что по-прежнему был виден у нее на ладони.

Наконец он снова посмотрел ей в глаза и нахмурился.

— В этом знаке я вижу гораздо больше, чем ты пока можешь понять. Для меня было бы большой честью узнать от тебя обо всем, что ты испытала во время путешествия, а также о том, что, возможно, для тебя не менее важно. Я имею в виду события последних дней.

Он выпустил руку Меррикэт и снова сунул пальцы за ремень, на котором в инкрустированных ножнах висел клинок с извилистым лезвием — явно нездешней работы Не зная, куда деваться от смущения и чувствуя себя жалкой и нелепой, Меррикэт лишь молча кивнула, не доверяя своему предательскому голосу. Как же рассказать ему обо всем сразу? О той «осе» с первого уровня, о странной пневматической трубке, которую нашла ее подруга Шауме — серебряной трубочке, из которой можно стрелять крошечными, тоже похожими на ос кусочками металла и которую (Меррикэт была в этом уверена!) Дика так хотел пока оставить именно у Шауме?

Да и вообще — как ей говорить с Рэндалом, если язык точно узлом завязан, а сердце готово выскочить из груди? Как быть, если она сердцем чувствует, что совершила массу ошибок: неумело попыталась помочь Шауме, зачем-то поступила в Гильдию Магов и, самое главное, безнадежно влюбилась в него, знаменитого и ужасного Рэндала?

…Шауме ничего не могла с собой поделать: забившись в угол, она сжалась в комок и дрожала, ужасно боясь, что ее все-таки кто-нибудь заметит.

И ее действительно заметили. Один из музыкантов салона Миртис, который то бил в барабаны, то звонил в колокольчики, то гремел бубном, буквально не спускал с нее глаз.

Внимание молодого музыканта было совершенно невыносимым. Из-за этого Шауме остро реагировала на появление в гостиной каждого нового мужчины. Гости выныривали сквозь бамбуковую, раскрашенную занавеску, отделявшую гостиную от прихожей, и начинали прогуливаться по комнате со стаканом спиртного в руке, курили, болтали с девушками, обнимали их и трогали за разные места, пока наконец не выбирали одну, которая и вела клиента по задней лестнице наверх, в свою комнату.

Хуже всего было то, что пока мужчины лишь игриво подмигивали Шауме, не больше. С тем же успехом она могла бы торчать и у себя наверху. Однако она чувствовала: если кто-то из мужчин все-таки подойдет к ней с вполне определенным намерением, она тут же бросится бежать… Конечно, если это будет Зип, она…

Через некоторое время Шауме даже глаза закрыла, плотно прижавшись спиной к украшенной красными фресками стене и чувствуя себя почти в безопасности. Она была уже почти уверена, что в эту ночь ее никто из мужчин так и не заметит. Неприятности, которые это, естественно, вызовет в ее отношениях с Миртис, она надеялась как-нибудь уладить. Наверняка далеко не все девушки здесь обзаводились клиентами в первый же вечер. Те, кто сегодня уже успел подняться наверх, имели дело с давними и хорошо знакомыми клиентами; такие гости решительно и без лишних слов заключали своих подружек в жаркие объятия, безжалостно прижимая их хрупкие, затянутые в шелк тела к своим колючим и жестким военным доспехам.

Шауме не знала никого из этих могучих воинов, не знала она никого и из тех благородных господ в расшитых одеждах, которые, сами благоухая, как женщины, являлись сюда по двое — по трое и пачками уводили девушек наверх.

В общем, пока ее заметил только тот музыкант, совсем еще юный, с едва пробивающейся бородой, весь уже взмокший за своими барабанами. Видно, тоже безродный, вроде нее самой. Парень явно старался угодить богатым господам, заслужить разрешение находиться здесь. И чем чаще он на нее посматривал, тем сильнее Шауме чувствовала свое с ним родство. Ей даже стало интересно, подойдет ли он к ней, когда музыканты перестанут играть?

Но все вышло совершенно иначе.

Сквозь дымную пелену, становившуюся все более плотной, Шауме внимательно изучала фрески на стенах гостиной, обнаружив вдруг, насколько интересны и поучительны эти изображения для нее, невежественной девчонки. На некоторых фресках были изображены мужчины и женщины, занимавшиеся тем, чем — она сама это сто раз видела! — занимаются на улице собаки. При этом женщины вели себя совершенно загадочно — страстно целовали мужчин и все такое… Шауме все пыталась разгадать тайный смысл этих сцен, чувствуя, как пересыхает при этом во рту, как бешено бьется сердце, и с облегчением вздыхая, когда очередной клиент успешно выбирал какую-то из все более редевшей толпы девиц. Она молилась лишь об одном: чтобы Миртис не спустилась вниз и не обнаружила, что Шауме осталась чуть ли не единственной не востребованной сегодня и даже гроша медного не принесла ее заведению…

Занятая этими мыслями, Шауме не заметила прихода новых гостей. И, услышав, как звякнули палочки бамбуковой занавески, поспешила потупиться, надеясь, что на нее снова не обратят внимания.

Трое мужчин, громко смеясь, рука об руку вошли в гостиную.

За ними молча следовал четвертый. Это явно были военные и довольно высокого ранга — таким разрешалось не снимать оружия даже в подобном заведении. Четвертый тоже остался при оружии, но не улыбался и, зорко посматривая по сторонам, успел перехватить взгляд Шауме, прежде чем она отвернулась.

Прямо напротив того уголка, где спряталась Шауме, стоял широкий диван, на котором удобно расположились три девушки постарше, выставив напоказ особенно соблазнительные части тел — обнаженное бедро, нежное надушенное плечико или едва прикрытую розовую грудь. Трое веселых вояк, без сомнения немало выпившие, направились прямо к ним. Самый высокий из них, со светлыми волосами, заплетенными в косы, держал в руках кубок.

И смотрел прямо на Шауме. Ее сердечко три раза сильно стукнуло, а потом ей показалось, что сейчас оно остановится навсегда. Блондин явно узнал ее, вот только сама она никак не могла вспомнить, когда встречалась с этим воином прежде. В одном она не сомневалась: сейчас он к ней подойдет.

Она еще сильнее вжалась в стену, словно надеясь скрыться за этими непристойными фресками и тщетно пытаясь набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы вскочить и убежать, как только он, как и все прочие мужчины здесь, протянет к ней руку.

Она уже готова была мгновенно поднырнуть под его руку, выбежать через скрытую занавесом заднюю дверь прямо на улицу и мчаться назад, в Рэтфол. Она бы бежала и бежала, пока сердце не разорвется!..

Но тут блондин вдруг отвел от нее взгляд и стал смотреть на тех девушек, что устроились на диване. А потом протянул руку к одной из них, и та пронзительно крикнула:

— Ах, Уэлгрин, ты сегодня просто великолепен! — А потом жеманно захихикала.

С облегчением вздохнув, Шауме снова, еще плотнее, сжала веки. Спрятавшись в темноте, она вдруг почувствовала, что испытанное ею сиюминутное облегчение сменяют печаль, растерянность и горькое разочарование. Ею овладели стыд и отчаяние: никто из мужчин и не собирался ее выбирать! Боже, как безнадежно она провалилась, все остальные девушки будут над ней смеяться!