— Мория. — Голос Хаута был сдержан, но в нем слышалась сексуальная хрипотца, на которую тут же отреагировали струны ее души. Девушка с несчастным видом остановилась, и он обнял ее за плечи. Они оба принадлежали Ишад, как и этот дом. Никто не впускал его сюда. Он мог пройти через любую дверь, стоило ему лишь пожелать.

— Мой брат исчез, — сказала она. — Его нигде нет.

— Ошибаешься, — сказал Хаут. — Она знает, где он. Мы с Висом нашли его. Сейчас он выполняет небольшое задание. Очередь дошла и до тебя.

У Мории задрожали губы. Сначала то был страх за Мор-ама, ее полубезумного брата, так же. как она сама, прикованного к Ишад; а потом она испугалась за себя, ибо понимала, что попала в ловушку, из которой не вырваться. Ишад дала им этот дом, и, когда ей требовались их услуги, она приходила и по кусочкам забирала их души.

— Для чего? — спросила она, а Хаут ласково, словно любовник, прикоснулся к ее лицу и убрать с него спутанные пряди. — Для чего? — Губы Мории тряслись.

Наклонившись, он поцеловал ее. Прикосновение губ было нежным, ласковым и пугающим одновременно. Он пристально посмотрел ей в глаза.

Неужели, Мория была ошеломлена, неужели Хаут все еще любит ее? Нет, глупая мысль. Достаточно вспомнить, кто такая она и кем стал он, — ответ будет ясен. Собравшись с мыслями, девушка легонько оттолкнула бывшего раба и отступила назад. Ее одеяние распахнулось, но Мории было все равно: низкорослая, коренастая, пропитавшаяся вином женщина — кому она такая нужна?

— Где он? Где мой брат?

— Он там, на улицах. — Сунув руку за ворот, он вытащил предмет, который ни в коем случае не мог быть рожден в Низовье. — Вот. — Красная роза выглядела чуть-чуть помятой. Но, рдея, блистала и словно светилась — видение чистоты и свежести. — Это тебе.

— Из Ее сада?

— Цветы могут расцвести даже зимой. Если им немного помочь. Для Нее это не имеет значения. Для Нее вообще мало что имеет значение. Ты тоже можешь расцвести, Мория. Нужно только немного позаботиться о тебе.

— О боги. — Зубы ее стучали. Пытаясь прийти в себя, она посмотрела на Хаута. На мужчину с изящной (чужеземной) речью, которого она когда-то (но не теперь) знала. Мория взяла розу и укололась о шип. — Помоги мне отсюда выбраться. Хаут, помоги мне отсюда выбраться.

— Нет, Мория, так не пойдет. — Его руки обхватили ее лицо, потрогали волосы, погладили по щеке. — Ну-ну, ты же можешь быть красивой.

Прикосновение рук к ее лицу стало еще мягче, еще нежнее, оно, подобно принесенной им зимней розе, оставляло ощущение свежести и прохлады.

— Ты можешь. Можешь стать всем, чем захочешь. У твоего брата — свое предназначение. Он слаб. А ты никогда не была слабой. Он глуп. А ты никогда не была глупой.

— Если я такая умная, то почему я здесь? Почему я заперта в этом доме, где полно золота, которое я даже не могу украсть? Почему я должна подчиняться приказам…

Его палец прикоснулся к ее губам, но Мория благоразумно замолчала сама. В его глазах мелькнула тень, их выражение, как всегда, ускользало от нее, быстро меняясь, мгновенно растворяясь в свойственной рабу сдержанности, в кажущейся застенчивости, которой он придал некий тайный смысл. Впрочем, скрытность и вкрадчивость были присущи ему неизменно.

— Она требует расплаты по долгам, не так ли? — спросила Мория.

— Доверься мне, — сказал Хаут. Его пальцы скользили по ее щекам и шее. — Немногие женщины привлекают меня. Разумеется, с ней я ложе не делю. Да, она требует расплаты. А когда мир изменится, ты будешь носить атлас и есть с золота…

— О боги, Шальпа и Илье де… — Голос ее изменился, он, выдавая ее, потерял свою грубость и стал по-ранкански мягким. Замолчав, Мория сплюнула. — О мои боги! — Эти слова получились звучными и отчетливыми.

— Ты укололась о мою розу.

Хаут взял ее руку, прижал к губам и поцеловал то место, где выступила капелька крови, и Мория, которая с кинжалом в руке встречала уличных бандитов, которая с помощью ножа всадила уважение к себе во многих забияк, стояла и дрожала от этих прикосновений.

Еще более сильная дрожь охватила ее, когда, побуждаемая Хаутом, она повернулась к зеркалу и увидела красивую темноволосую женщину. На Морию накатило бешенство. Это он сделал ее такой. Такое же колдовство, как с розой. Она обернулась к нему с яростью в глазах:

— Будь ты проклят, я тебе не игрушка!

(Но голос отказывался грубеть, и произношение было совсем не илсигским.)

— Такой я видел тебя всегда.

— Будь ты проклят!

— И такой ты нужна Ей. Оставь Мор-ама улицам. У него свое предназначение. Ты пойдешь в верхний город.

— Я тебе не паршивая шлюха!

Он отвел глаза.

— Разве я говорил об этом? Я расскажу тебе, что нужно будет сделать. И, Мория, она слышит.

Посланцы носились по городу целый день. Один большой, воспарив на черных крыльях с крыши домика у реки, дал команду множеству других, поменьше. И они, эти маленькие, отправились каждый своим путем.

А Ишад (время от времени она все-таки спала, правда, в последние дни все реже) закуталась в накидку, которая в отличие от ее ночных одеяний была дымчато-голубого цвета, и собрала кое-какие необходимые вещи.

— Стилчо! — позвала она и, не получив ответа, отдернула занавеску, за которой скрывалась его маленькая комнатка.

Там никого не было.

— Стилчо! — Ее сознание бегло обыскало окрестности и уловило слабый, вялый отклик.

Она отворила дверь и выглянула в задний двор. Он был там, возле розового куста, жалкий, закутанный в плащ комочек.

— Стилчо!

Дом был своего рода укрытием, одной из конспиративных явок, которые они держали на тот случай, когда приходилось действовать далеко от базы. Страт, всегда неустанно заботившийся о гнедой, почистил ее соломой, накормил и напоил в обветшалой конюшне, а потом поднялся по грязной лестнице и, потянув за цепь, впустил через жалюзи немного света в это заброшенное местечко.

На столе он нашел немного пищи. Немного вина. Кувшин с водой и еще кое-какие необходимые мелочи. В комнате было пыльно и тихо, и Страт, тяжелыми шагами ступая по полу, не опасался, что его кто-нибудь услышит: внизу была лишь конюшня, а сам дом стоял в окружении складов, владельцы которых, богатые ранканцы, жили в верхнем городе.

Он позавтракал. Помылся. Последнее время все чаще выпадали дни, подобные этому, дни-ловушки, начинавшиеся и заканчивавшиеся ужасом и с унылой скукой посредине. Идти некуда. Делать тоже нечего, остается только ждать, ждать, ждать. Что-то неизбежно произойдет, и тогда коммандос из Третьего отряда, рассредоточенные сейчас по разным местам, соберутся в кулак, но пока торговля в городе идет своим чередом, а из гавани, разносясь далеким эхом, долетает стук молотков.

Миру приходит конец, а они продолжают строить.

Страт жевал безвкусный вчерашний хлеб, запивая его вином из чашки, а его мысли все время возвращались к Ней, к реке и тьме. Возможно, он и смог бы найти себе какое-то занятие, какое-то достойное применение своим силам, выработать какой-то план действий, но слишком глубоким и неизбывным было убеждение, что сейчас бессмысленно предпринимать что-либо. А скоро и вовсе разразится настоящий ад.

С тех пор, как он начал делить ложе с колдуньей, у него развился дар пророчества. Нико попался в ту же ловушку, но его это не остановило, потому что он видел причину и готов был с ней согласиться. Погруженный в апатию, Страт сидел и слушал, как бьется сердце: тук-тук-тук, подобно стуку молотков и грохоту колес проехавшей по мостовой тележки. И то, и другое, и третье сливалось в единый пульс города.

Это мой город. Если здесь навести порядок, это поможет империи выжить.

Не один император Рэнке был возведен на трон (да, кстати, и повержен в прах) по воле солдат.

Он может взять в руки кинжал, которого не желает касаться Кадакитис. И быть готовым к возвращению Темпуса.

Крит просто обалдеет. Здорово, Крит. Познакомься с новым императором. Это я.