Г-н де ла Герш, боясь обидеть капитана, принял его приглашение и решил остаться в трактире "Мальтийский крест" до завтра. Дон Гаспар рассыпался в благодарностях. И вскоре, когда закончился обмен великосветскими любезностями, засуетились слуги и поварята, таская блюда и напитки руководил ими Петерс. Сердце Каркефу наполнилось радостью.

- Поверь мне, - сказал Каркефу Доминику. - Когда Провидение дарит такую удачу, как хороший ужин, было бы великим кощунством отказаться от такого счастья.

В назначенный час дон Гаспар пришел в сопровождении своего столь же набожного друга, которого, как он сказал, высоко ценил.

- Сеньор Матеус Орископп - доблестный смертник, - сказал он. - Но в то же время - один из тех бойцов, которых святые рады оберегать за их доблесть.

У сеньора, которого расхваливали, было большое худое желтое лицо, длинные руки. Он весь был в черном, шпага и кинжал с железной рукояткой на боку, взор почти всегда опущенный, а под крючковатым носом - маленький ротик с бледными губами. С какой стороны на него не поглядеть, казалось, что он все время повернут в профиль.

"Это, должно быть, анахорет, который зрит в корень", - подумал Рено.

И он налил ему полный до краев стакан рейнского вина, чтобы приободрить его.

Анахорет опустошил стакан одним махом. И вообще оказалось, что сеньор Матеус, хотя во время еды не вымолвил ни единого слова, ел как Колосс и пил как Титан. Рено, развеселившись, поздравил его с аппетитом, который не уступал его желанию выпить.

- Сударь, - пожаловался сеньор Матеус, - у меня испорченный желудок: еда для меня - тяжелое испытание.

- Клянусь честью, сударь, я восхищен мужеством, с каким вы переносите такого рода испытания, - изумленный, ответил Рено.

Дон Гаспар, напротив, едва касался губами золотых ликеров из Шампани и с рейнских склонов, он выглядел медовым и не повышал голоса, разве что отдавая распоряжения Петерсу и награждал его при этом крепкими тумаками. При каждом слове бедный лакей наклонял голову, как баран, сцепившийся с волком.

Адриен посмотрела на горемыку: у Петерса было открытое и грустное лицо. Но в то время как она глядела на него, он сделал ей знак глазами и, приблизившись украдкой, пытался заговорить с ней.

Дон Гаспар схватил табурет и бросил его в ноги Петерсу, который вскрикнул в испуге.

- Этот неловкий Петерс мог облить ваше платье, если бы я его не прогнал! - сказал испанец.

Между тем Каркефу был занят тем, что отставлял в сторону от всех блюда из птицы и пироги, не забыв при этом и про откупоренные бутылки с напитками.

- Народная мудрость учит нас, что в дни достатка надо делать запасы и про черный день, - сказал он Доминику. Доминик восхищался сеньором Матеусом и удивлялся, что столько съестных припасов может поместиться внутри одного человека.

Пока многочисленная прислуга уставляла стол изысканными блюдами, без конца обновляемыми, испанский капитан все время бросал томные взгляды в сторону м-ль де Сувини. Никогда ещё кружева более богатые не касались его запястий, никогда ещё драгоценности боле роскошные не переливались вспышками огней на его тонких длинных пальцах, любое движение которых при свете свеч заставляло сверкать грани камней.

- Ах, кстати! - громко и как бы между прочим обратился к сеньору Метеусу Орископпу кавалер дон Гаспар, - вы только что сказали, что лошади этих французских сеньоров действительно больны?

- Больны?! - не понял Арман-Луи.

- Увы, это так! - ответил Матеус сурово, - сегодня утром, после мессы, я пошел на конюшню, чтобы проверить, достаточно ли хорошо позаботился о них трактирщик, - да будет вам известно, господа, после своих близких больше всего на свете я люблю лошадей. Сожалею, но должен сказать, что ваши лошади показались мне вялыми и неспособными переставлять ноги... и это глубоко опечалило меня!

Рено стремглав помчался на конюшню: лошади лежали на соломе с потухшими взорами тяжело дыша.

- Дьявол! - сокрушенно сказал он.

- Провидение иногда посылает нам такие испытания, сказал сеньор Матеус, который вошел вслед за ним; - надо смириться с волей всевышнего; между прочим, трактирщик тут неплохой.

- Ах, сеньор, у меня нет ни вашего слабого здоровья, ни ваших добродетелей, - бросил в ответ Рено.

Это происшествие опечалило путешественников; о завтрашнем отъезде они уже не помышляли.

- А меня все это радует! - сказал дон Гаспар. - Я буду счастлив вновь встретиться с вами завтра утром.

Он бросил многозначительный взгляд на Адриен и вышел с сеньором Матеусом, который при этом не переставал расшаркиваться, делая поклоны.

- Мне нравится этот дон Гаспар, - сказала м-ль де Сувини. - А что касается его приятеля в черном камзоле, у которого желтое лицо, он производит впечатление гадюки.

- И это говорит гугенотка! - удивился Рено. - Если бы подобные люди встретились с тенью Кальвина, они и её обратили бы в свою веру: вот что вам не нравиться в нем.

Каркефу, отсутствовавший все то время, пока подавали испанские вина и пирожные, вошел на цыпочках, осторожно закрыл дверь, осмотрелся и приложил палец к губам в знак молчания. Вдруг из красного, как петушиный гребень, он стал бледным как крыло чайки.

Растерянный Доминик следовал за Каркефу. Один и другой озирались, как если бы за ними охотился легион чертей.

- Что случилось? - спросил г-н де ла Герш.

- По-моему, надо сматываться отсюда, - ответил Каркефу. Капитан дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго, сдается мне, из компании капитана Якобуса.

- Что?! - выдохнул Рено.

- Господин маркиз, говорите тише, этот трактир - рассадник мошенников, он кишит ими. Возможно, неспроста здешний стол такой изысканный. У меня вызвали подозрение некоторые незначительные детали: к примеру, когда налили рейнского вина, дон Гаспар почти не пил, а вы посмеивались. Я слонялся у служебных построек, в глубине одного внутреннего дворика, где не ступала ещё нога ни кого из вас. Двенадцать разбойников пировали за одним столом; видели бы в их: какие рожи, какие профили! Доминик, которого я повел полюбоваться на них, подтвердит вам это. Доминик обратил взор вверх и вознес руки к небу.

- Доминик - осторожный малый, он умеет вовремя смыться, - продолжал Каркефу. - Похолодев от моего вечного спутника - ужаса, мертвенно-бледный и оцепеневший стоял я там, чувствуя, что кровь стынет в моих жилах.