Сначала была учеба. Из спецшколы Железнякович вышел инструктором подрывного дела. А потом тайными партизанскими тропами пришел в свой родной Неманский край. Пропуском ему служил автомат, на котором была выбита цифра «1942». Был вначале рядовым минером, подрывал железные дороги. В партизанский отряд народу прибывало, Железнякович стал учить молодежь.
Движение народных мстителей ширилось н крепло. На юге Налибоцкой пущи, в которой находился штаб соединения, пользовался известностью отряд «дяди Володи». Какой же большой радостью было узнать в «дяде Володе» своего земляка, друга по подпольной юности, с которым вместе сидели в Равицкой тюрьме, — Владимира Зеноновича Царюка! Пути друзей сошлись на партизанских стежках и уж больше не расходились. Когда Советская Армия подошла к Неману, из лесов на соединение с ней вышло 33 тысячи партизан. Среди них был и комиссар партизанского отряда «1-й Комсомольский» Павел Арсеньевич Железнякович.
— Припоминается мне случай, — рассказывает Железнякович, — вели мы как-то большую колонну пленных. Вдруг над нами «кукурузник» появился. Кружится, кружится, изучающе будто. Потом слышим женский голос:
«Кто ведет? Партизаны?» — «Да, да, — отвечаем, — партизаны!» Успокоилась, полетела дальше.
В тот период мы много летали на разведку. Помогали устанавливать места скопления «блуждающих» немцев. Иногда они огрызались, стреляли из автоматов. К счастью, наш полк не понес тогда ни одной потери, а вот связной самолет дивизии прилетел однажды с убитым офицером во второй кабине.
— Еще в тылу врага нам приходилось иногда слышать по радио иди узнавать из других источников о женщинах-летчицах, которые громят немецких фашистов, — продолжает разговор Железнякович. — И знаете, как это поднимало дух партизан, как мобилизующе действовало на всех? Лучше иных речей и докладов.
Потом, заглянув в какую-то тетрадь, Павел Арсеньевич говорит:
— Вот, если желаете, я познакомлю вас с некоторыми официальными цифрами, публикуемыми в связи с 20-летием освобождения Белоруссии. В тылу врага было создано 1108 партизанских отрядов, объединенных в 199 бригад. В них насчитывалось 370 тысяч бойцов.
Железнякович называл цифры, одна разительнее другой. А мне думалось: «О, Беларусь! Великий партизанский край! Сколько мужественных и преданных людей дала ты Родине в лихую годину!
Горжусь, что к этим цифрам могу прибавить еще две, правда, более скромные: участвуя в операциях по освобождению белорусской земли, 46-й гвардейский авиаполк сделал 1753 боевых вылета, сбросил на фашистскую армию 350 тысяч килограммов бомб».
Какой бы ни была приятной встреча, прощанье неизбежно. Павел Арсеньевич заносит к себе в тетрадь наши адреса, а я записываю его: Кореличи Гродненской области, ул. Партизанская, 9. Про себя подумала еще раз: как все типично и, можно сказать, символично у этого человека — и фамилия, и даже название улицы, на которой он живет, бывший партизан Железнякович!
Едем в Новоельню. Что делать, приходится смириться с появлением первого белого пятна на нашей карте — Новосад.
Эх, взлететь бы сейчас на ПО-2 и осмотреть бы весь этот район! Да и вообще — покружиться, покувыркаться в воздухе. Уверена, что, несмотря на большой перерыв в летной работе, смогла бы поднять и посадить самолет. А как иногда тянет в небо! Уж, видать, такая это необыкновенная стихия — пятый океан.
Мечты обрываются на первом же ухабе. Наш водитель без разбора гонит автомобиль на недозволенной скорости. За счет интенсивного износа ходовой части машины наверстываем время, потерянное на безрезультатный поиск.
Новоельня — последняя точка, откуда полк наносил удары по противнику, еще находившемуся на нашей земле. Потом, из Головачей, мы бомбили фашистскую армию уже на польской территории. Ввиду сложности взлета с песчаной полосы, из Новоельни на боевые задания ходили только опытные экипажи, ветераны полка.
— У нас там с Полиной Гельман был самый страшный взлет, который мне довелось пережить за время войны, — говорю я. — И в то же время тот полет я считаю одним из самых результативных моих вылетов в Белоруссии.
— Да, подниматься с бомбами с той площадки было нелегко, — вздыхает Руфа. — Мало того, что песок, направление взлета было единственным — на лес.
— В этом-то и таилась главная опасность. Так вот, взлетаем мы, значит. Оторвались от песочка с трудом, самолет нехотя пошел с набором высоты. Вяло поднимается. Начинаю гадать — достанут нас верхушки деревьев или нет? Слышу — достают: «чирк, чирк!» по плоскостям. Мороз по коже побежал. И вдруг по бомбе слева: «чирк!» Смотрю… — и ты представляешь, Руфа, что я вижу? Контровые «усики» слетели с ветрянки взрывателя! Значит, ветрянка сейчас может сорваться и следующий удар веткой по оголенному взрывателю…
Руфа смотрит на меня круглыми глазами. Из слушающих она, пожалуй, лучше всех понимает, что я тогда пережила. Леше и то не приходилось, наверное, испытывать подобное на своем «горбатом» штурмовике. Погибнуть от собственной бомбы!
— Ну, и как же? — шепотом спрашивает Руфина.
— Видишь, жива. Весь путь до цели я не спускала глаз с той бомбы. Полине, разумеется, ничего не говорила. Зачем волновать зря. А самой-то ей из задней кабины не видно.
Я немного перевела дух и досказала;
— В тот полет мы бомбили отступающие войска противника на дороге около Попран. Удачно попали в головную машину колонны. Создалась пробка. Наши девчата быстро потом ее раскрошили.
В Новоельню мы решили завернуть в основном только для того, чтобы посмотреть (и показать) площадку, каждый взлет с которой был связан с немалым риском. И наверно, именно поэтому она до сих пор видится во всех деталях. Уверена, что с какой бы стороны ни взглянула на нее сейчас опознаю непременно. Ведь прежде чем взлетать, мы измерили ее шагами вдоль и поперек, обсмотрели каждый бугорок, каждую ямку, изучили во всех деталях конфигурацию верхней кромки леса, в направлении которого был взлет.
Случилось так, что, совсем того не подозревая, мы подъезжали к Новоельне именно по той дороге, недалеко от которой находилась наша площадка. И еще случилось так, что недалеко от нее машина наша стала лопнул скат. Это расплата за бешеную гонку. Едва мы с Руфой вышли из кабины и бросили взгляд направо, к лесу, как поняли, что авария произошла как нельзя кстати. Нет худа без добра!
— Вон наш аэродром! — дивясь такой удаче, заявили мы с ней разом.
Побежали, приглашая жестами следовать за нами. Леша закрыл машину, потом пришел на «точку». Осмотрел, прищурив глаз, и авторитетно заявил:
— Отсюда взлететь нельзя.
— А вот взлетали! И не пустые, а с бомбами…
— Прибегая к небольшой хитрости, — поясняет Руфа.
— Знаю. Цирковой аттракцион, — изрекает Леша.
— Война всему научит.
Леша пошел менять скат, а мы с ребятами направились к лесу. Рассказывали о некоторых моментах из боевой работы, из нашей жизни здесь. Припомнилось, как в одну из ночей немцы сильно бомбили станцию Новоельня и мы очень боялись, как бы они не ударили по нашему аэродрому. Полеты на время прекратили, самолеты рассредоточили.
— Новоельня чуть не оказалась последней станцией на моем жизненном пути, — вспомнился мне один случай. — Как-то утром в сером рассвете зарулила я на стоянку, — вон там она была. Вылезаю из кабины, и вдруг мимо моего уха: «ть-ю, ть-ю!» — свист пуль. Так близко, что, кажется, ветерок на щеке почувствовала. Озираюсь кругом — ни души. И ни звука больше. Тишина. Жутковато мне стало. Кто стрелял, откуда? — до сих пор осталось для меня загадкой.
— Это все-таки лучше, чем остался бы памятник над твоим прахом, уверяет Руфа.
— Отсюда мы уходили бомбить противника на дорогах под Гродно.
— Сегодня во что бы то ни стало нужно добраться туда.
И Руфа сразу посерьезнела, задумалась. «Знаю, дорогая, какая сила влечет тебя в тот город, — подумала я. — Гродно — главная цель твоей поездки по Белоруссии. Нелегкой будет встреча…»
— Пошли к машине. Леша, наверно, уже заменил колесо, — бросаю умышленно прозаическую фразу, чтобы отвлечь подругу от ее воспоминаний. Отложим их до завтра.
