Рано утром 16 октября мы солдатским строем двинулись на станцию железной дороги грузиться в эшелон, который должен доставить нас к месту назначения — на учебу. Куда — в тот момент нам еще не было известно. О том, что мы едем по направлению к моему родному Саратову, я узнала уже в пути.

Тревожно было в те дни в Москве. В начале октября немцы перешли в наступление на центральном направлении, и на подступах к столице развернулось ожесточенное сражение. Москва переживала опасный момент. Тяжело было расставаться с ней. Но мы твердо верили, что вскоре, овладев нужными знаниями, встанем на защиту своей Родины.

От Москвы до Энгельса, небольшого городка на Волге, езды поездом не больше суток Мы же прибыли туда лишь через неделю: подолгу стояли, пропуская бесконечные военные эшелоны.

Серым октябрьским утром, уже по-зимнему холодным и снежным, подъезжали мы к Волге. Вот она, моя родная, хороню знакомая с раннего детства красавица Волга! Подруги поздравляли меня: я увидела родные края.

Приказ № 1, объявленный сразу же, как только мы вышли из теплушек, гласил: сегодня всем посетить гарнизонную парикмахерскую и подстричься «под мальчика». Короткая стрижка и в самом деле сделала нас похожими на мальчишек.

Началась нелегкая курсантская жизнь. Десять уроков в день и два часа строевой подготовки. А у штурманов еще час занятий «морзянкой». Мы поднимались раньше всех и. стараясь не шаркать сапогами, до завтрака шли в учебный корпус, где тренировались на телеграфном ключе. Спать приходилось не больше пяти-шести часов и сутки. Но не беда! До сна ли теперь, когда мы жили одной мечтой — побыстрее на фронт!

Подготавливая нас к суровой фронтовой жизни, Марина Михайловна Раскова не раз поднимала ночью всю часть по тревоге. За две-три минуты нужно было одеться и встать в строй. Раскова проходила вдоль шеренг, осматривала, аккуратно ли застегнуты шинели, хорошо ли затянут ремень, на ту ли ногу надеты сапоги. Обычно на этом вся «тревога» заканчивалась, и мы отправлялись досыпать. Но зоркой глаз Расковой подметил, что некоторые девушки надевали шинели прямо на белье, а сапоги — на босу ногу. И вот однажды после одной такой тревоги вместо команды «Разойдись!» мы услышали:

— На аэродром шагом март!

— А я без портянок! — в отчаянии прошептала Катя Доспанова.

— А я брюки не надела, — слышу позади себя чей-то голос.

На улице мороз, ветер. Пришлось некоторым попрыгать, шутка ли! Зато после этого случая все одевались по тревоге как положено.

Январь был на исходе. Всему летному составу давно выдали зимнее обмундирование вплоть до меховых масок на лицо. Одетые в эту добротную, но довольно громоздкую одежду, многие девушки стали похожи на медвежат. Штурманы, кроме того, обзавелись еще специальным снаряжением, необходимым в полете. Полностью одетого в свои доспехи штурмана можно было принять за шамана. На тонком ремешке, перекинутом через плечо, болтается планшет, в который вложены карта, бортжурнал и навигационная линейка. К поясу на бечевке привязан металлический ветрочет, напоминающий развернутый веер. Отдельно на ниточках висят карандаш и резинка. К перекинутому через шею ремешку прикреплены большие меховые краги.

Мы со дня на день ждали начала тренировочных полетов. И вот 25 января они, наконец, начались. Огромный ТБ-3 стоял на заснеженном аэродроме, готовый принять на борт всю штурманскую группу. Те девушки, которые еще никогда не поднимались в воздух, с удивлением и даже с некоторой робостью осматривали махину, на которой им предстояло совершить первый в жизни полет.

Взбираемся по трапу и одна за другой исчезаем во вместительном брюхе великана.

— Да, войти-то мы вошли, а вот как выйдем из этого чрева? — замечает Женя Руднева, намекая на то, что для кое-кого знакомство с воздушной стихией может окончиться не совсем благополучно.

Два часа возил нас летчик по маршруту. Некоторые после этого полета вылезали с бледными лицами и помутневшими глазами.

— Ничего, привыкнем, натренируемся, — бодрились они.

И в самом деле, вскоре девушки справились с воздушной болезнью.

У меня тоже сохранилось одно неприятное воспоминание, правда, несколько иного рода. Как ни странно, но неудачи мне почему-то лучше запоминаются, чем удачные моменты жизни. Может быть, это и хорошо?

Я должна была лететь на восстановление детальной ориентировки на самолете Р-5 с мужчиной-инструктором. Это значило: летчик пролетит по незнакомому мне треугольному маршруту и в конце пути в определенный момент попросит меня отметить на карте точку нашего местонахождения. Чтобы найти эту точку, штурману в полете нужно было проделать большую работу: с помощью прицела и ветрочета измерить силу и направление ветра, определить угол сноса, на навигационной линейке рассчитать путевую скорость. Кроме того, необходимо было отмечать время, прокладывать линию пути на карте. В общем, дел хватало.

Неудачи начались еще на земле. Взбираясь в кабину, я машинально сняла с правой руки неуклюжую меховую крагу, ухватилась за металлический обод турели и тотчас, словно ужаленная, отдернула руку: на турели остались примерзшие кусочки кожи. Боль, конечно, страшная. Но что поделаешь? Задание выполнять надо!

Мы взлетели. От беспрерывных поворотов головы меховая маска то и дело съезжала набок и закрывала глаза. Пришлось се снять. Возня с маской отняла какое-то время, и я не успела измерить ветер на первом участке пути: летчик уже взял другой курс. Только было приступила к измерению ветра, уткнувшись в окуляр прицела, как услышала:

— Эй, штурман, я обморозил щеку. Сейчас буду растирать и не смогу точно держать курс.

А раз так, значит и я не смогу точно измерить ветер. Но все-таки старалась. Все мое внимание было сосредоточено теперь на торчавшей из пола кабины длинной трубе прицела. Летчик же том временем, увлекшись растиранием обмороженной щеки, видимо, проскочил второй поворотный пункт. Он забеспокоился, стал смотреть то вправо, то влево.

— Штурман, где мы находимся?

Но откуда мне было знать это, если я все время до тошноты смотрела в проклятую трубу прицела, а не на местность?

Потеряв всякую надежду на восстановление ориентировки, летчик решил выйти на линейный ориентир — Волгу. Между прочим, ориентироваться зимой в заволжских степях не так-то просто: селения там редки, лесов нет, гор и шоссейных дорог — тоже. Все покрыто белым покрывалом. Единственный крупный ориентир — Волга. Но и ее не сразу заметишь, так как берега в иных местах почти неразличимы.

Теперь мы смотрели в четыре глаза. Все свои вычисления я прекратила. Наконец подошли к Волге.

— Волга, Волга! — кричу летчику.

— И сам вижу, что Волга, — пробурчал он. Я не привезла, разумеется, никаких расчетов и подала проверяющему почти чистый бортжурнал. Но меня не ругали, когда увидели мою окровавленную руку и белую щеку. Я даже и не знала, что обморозилась.

Подобные неприятные случаи были не у меня одной. Но временные неудачи и огорчения не смущали нас, не гасили боевого духа. Из классов — на аэродром, с аэродрома — на полигон, с полигона — опять в классы… Мы двигались вперед такими темпами, что гарнизонное начальство откровенно высказывало свое удивление и даже восхищение. Еще бы! За три месяца мы успели усвоить уже половину трехгодичной программы обучения.

— Думается мне, что девушкам нужно дать небольшую разрядку, — высказала как-то Раскова мысль на совещании командного состава части. — Давайте подготовим концерт самодеятельности. Талантов у нас много, наверное, найдется.

Это предложение было встречено в «низах» с большим энтузиазмом. Работа закипела. Программа оказалась обширной и разнообразной: хор, пляски, сольное пенис, художественное чтение, акробатические номера, гимнастические упражнения.

— Полина, а ты с чем будешь выступать? — спросила я свою соседку по койке Полину Гельман, отправляясь на репетицию хора.

— Я буду зрителем. Такая категория людей тоже необходима. Боюсь, что их окажется меньше, чем артистов.