- У мальчиков Ардовых еще волосы, а у вас - шерсть молодого здорового животного.
С его волосами была связана забавная новелла. Толя рассказывал, как в юности отобрал у своей мамы белый берет, выкрасил его в черный цвет и стал носить. Однажды он гулял с девушкой по улицам осеннего Ленинграда. Шел мелкий дождик.
- Какие у вас волосы красивые, - сказала его спутница.
- Я их крашу, - пошутил Найман.
Через некоторое время она посмотрела на его лицо и воскликнула:
- Ой, они линяют!
- Кто - они? - не понял Толя.
- Волосы...
И действительно, по его щеке текла черная струйка, но причиной тому был покрашенный мамин берет...
Я вспоминаю, как Толя вернулся из Норинского, от ссыльного Бродского. Он нам пел на мотив известного марша - из фильма "Мост через реку Квай" - строки, которые они вместе с Иосифом сочинили:
Сталин, вы наш отец родной!
Сталин, мы плачем всей страной!
Сталин - горюет Таллин,
Рыдает Рига и плачет Ханой!
Сталин - поникли усы,
Лесозащитной уж нет полосы...
И шутил Найман блистательно. Ахматова часто повторяла его остроту:
- Я не ревную - мне просто противно.
После смерти Анны Андреевны мы с ним еще более сблизились, этому способствовали два обстоятельства. Во-первых, он крестился, а во-вторых, мы оба подружились с многодетным семейством Станислава Красовицкого, который, кстати сказать, и стал крестным отцом Толи.
В 1969 году Найман женился на Гале Наринской и переехал в Москву. Сначала они поселились в маленькой комнате на Мясницкой вместе с Галиными матерью и маленькой дочкой Аней. С регистрацией их брака связана целая история. В те дни Толя жил в Малеевке, ему раздобыли путевку в писательский дом, и он там выполнял какую-то переводческую работу. В назначенный для посещения загса день он прибыл в Москву и застал Галю с температурой, у нее была очень сильная простуда. Но ради такого события она оделась потеплее, и они отправились... И тут выяснилось, что их брак зарегистрировать невозможно - Толя оставил свой паспорт в Малеевке, в кармане другого пиджака...
Я помню, как Найман повествовал об этом, а закончил он так:
- Вот еще почему нельзя иметь две одежды...
Как известно, Сергей Довлатов сравнил Наймана и его первую жену Эру с двумя собачками - тойтерьерами. Что же касается второго брака Толи, то они с Галей похожи на двух попугайчиков, которых называют "неразлучниками". Их всегдашнее единодушие и единомыслие, сплоченность их семьи были весьма привлекательными.
Мне частенько вспоминаются наши с Найманом бесконечные разговоры, его блистательные реплики, шутки... Помню, мы говорили о том, что во всех городах страны стали устраивать так называемый "вечный огонь"...
- Зато теперь разрешена проблема perpetuum mobile. Это - паровой котел на "вечном огне", - сказал Найман.
В ноябре 1982 года, в тот день, когда должны были объявить о смерти Леонида Брежнева, мы с ним были за городом, у Красовицкого. Уже вторые сутки по радио передавали лишь классическую музыку, и всем все было ясно, но официального сообщения нет и нет. Небольшой компанией мы уселись за стол, кто-то сказал:
- Я сегодня пить не буду.
Найман говорит:
- Ну, ein Tropfen2.
И ведь как в воду глядел - преемником Брежнева стал именно Андропов.
В те дни, когда разразился скандал, связанный с выходом в свет альманаха "Метрополь", у нас с Найманом был такой разговор. Я ему говорю:
- Им можно было бы предложить эпиграф из "Медного всадника": "И всплыл Метрополь, как тритон".
- Нет, - отвечает Найман. - Поскольку слово "Петрополь" искажено, следует еще немного поуродовать строчку...
И в окончательном виде это звучало так: "И всплыл Метрополь, как притон".
Когда началась гласность, газета "Московский комсомолец" впервые напечатала статью о лесбиянках и их проблемах. Я рассказал об этой публикации Найману. Он меня выслушал и говорит:
- Хочется назвать эту газету "Московская комсомолка".
Охлаждение в наших с Найманом отношениях произошло по двум причинам. Первая из них - то обстоятельство, что я стал священником. Это ставило меня в некое привилегированное положение. Вторая причина нашего расхождения гораздо более существенна. Найман с самого начала стремился сочетать христианскую веру с беззаветной любовью к светскому искусству и изящной словесности. А кроме того, он хотел ощущать и даже культивировать свою этническую принадлежность к еврейству. В Православии подлинном, строгом, к каковому причисляли себя и я, и Красовицкий, все это - невозможно. И тогда Найман стал поглядывать в сторону либеральную, обратился к псевдоправославию, а там такие вещи не только вполне допустимы, но даже и в какой-то мере поощряются.
Что же касается литературы, то в этой области наши с Найманом отношения складывались своеобразно. Все, что писал Толя, я хвалил, а он мои опусы всегда критиковал... Помнится, дал он мне читать свои "Рассказы о Анне Ахматовой". Мне эта вещь понравилась, но я сделал несколько мелких, совершенно конкретных замечаний. Ну, например, о Льве Евгеньевиче Аренсе там написано: "В свое время был репрессирован и на слова следователя: "Как же вы, просвещенный человек, и в Бога веруете?" - ответил: "Потому и просвещенный, что верую"".
Я Найману сказал:
- Этот разговор был не со следователем, а на заседании кафедры, где Лев Евгеньевич работал. И ответил он точнее: "Потому и верую, что просвещенный". Ведь в первоначальном смысле слово "просвещение" - синоним "крещения".
Толя на секунду задумался и произнес:
- Разговор со следователем - эффектнее...
Словом, он не принял ни одного из моих замечаний.
В 1990 году я закончил "Мелочи архи... прото... и просто иерейской жизни" и тогда же показал рукопись Найману. И он опять разнес меня в пух и прах: дескать, это поношение Церкви, сплошной соблазн для верующих и т. д. и т. п. Но я был к этому готов и ответил ему:
- В вас говорит не что иное, как ханжество. Юмор всегда был свойствен здоровой церковной среде, его не чуждались даже величайшие подвижники Антоний Великий и Серафим Саровский. И как священник я рекомендую вам на ближайшей исповеди поговорить на эту тему с вашим духовником, поскольку ханжество - очень серьезный грех.
