И Алине пришлось ломать голову над тем, где и как хранить эти письма.
Она отделила для них место в шкафу.
То есть нет, не в шкафу - никакого шкафа у них не было, причем очень долго.
Она отделила это место в кухне, на посудной полке.
Хотя нет. Никакой посудной полки у них тоже не было.
Она отделила это место бог знает где.
Это место было непостоянным, как тайник опытного резидента.
Это место могло быть то под подушкой, то под матрацем, а то и в тазике под несвежим бельем в ванной.
Мало ли где!
Может, наконец, и в шкафу, который все же появился у Алины.
Словом, Алина и сама не заметила, как возник особый секретный отдел.
Но с некоторых пор доступ к письмам был закрыт. Для простых смертных.
Гей оказался, увы, в числе простых смертных.
Алина сказала ему, что от старых писем много пыли.
А Гей был склонен к аллергии, в том-то и дело!
Алина проявила к нему своеобразное милосердие.
Собственно говоря, доступ к письмам потому-то и был закрыт, что самих писем уже не существовало.
Доступ к тому, чего нет, - это абсурд, могла бы теперь сказать Алина, сказать вполне логично, если бы Гей завел запоздалый разговор о выдаче своеобразного разрешения на пользование архивными документами для творческих целей - именно так это называется.
Письма были просто-напросто разорваны Алиной.
Недозволенный акт архивариуса!
Не сожжены, нет, что имело многочисленные аналоги в истории, может, не столь далекой, а потому вроде как входило в обязанность архивариуса - при неких чрезвычайных ситуациях - и, значит, как бы снимало вину персонально с архивариуса, персоны маленькой, подневольной, по сути неперсонифицированной, которой всучить коробок спичек в руки - все равно что по носу щелкнуть.
Не сожжены - разорваны.
А это уже личная инициатива архивариуса.
Попытка заявить о себе как о персоне отнюдь не маленькой, не подневольной, а персонифицированной по высшему разряду.
Шутка ли - разорвать в клочья архив, хотя и семейный, документальное свидетельство многолетней совместной жизни Адама и Евы, давших человечеству двоих сыновей, граждан, солдат, комсомольцев, коммунистов, строителей коммунизма - именно так это называется.
Разорвать в клочья свидетельство любви, ревности, опять любви и опять ревности, надежды и отчаяния, а потом снова надежды...
И так далее и тому подобное.
Впрочем, совсем не исключено, что Алина, вроде как предвидя попытку Гея воссоздать будущее из прошлого с помощью атомов и молекул, решила своеобразно облегчить ему задачу, чтобы он смог воссоздавать как бы блочным, популярным в современном строительстве - что бы ни строили - методом.
А чуть позже у Гея появилась Красная Папка.
И в нее он стал собирать разные материалы.
Взамен любовных писем.
Такие дела.
Надо сказать, что Гей был добросовестным архивариусом.
Правда, поначалу он складывал в Красную Папку все подряд.
Без глубоко научного и глубоко содержательного анализа.
Именно так это называется.
Поэтому поначалу в Красной Папке оказался текст его выступления на совещании в Западной Сибири.
И он убрал его лишь после того, как Пророков сказал ему с мягким упреком без всякого предисловия:
ТЫ ЧЕГО ТАМ ПОНАПЛЕЛ?
Но даже и теперь, когда Гей старался всякий раз делать глубоко научный и глубоко содержательный анализ каждого нового документа, который поступал на хранение в его Красную Папку, материалы оказались перемешанными до такой степени, что у случайного посетителя архива могло сложиться впечатление, будто часть фотографий, например, может и большая, непременно должна в запасниках находиться, где-нибудь в пыльном темном углу чердака, это еще в лучшем случае, а то и вообще бы сжечь не мешало весь этот хлам, от которого, как сострил однажды Гей, одна только аллергия.
Кстати, ему это сравнение понравилось.
Историческая память, материализованная в аллергию...
Нет, в самом деле, неплохо! - думал Гей.
В Японии возникло движение, которое получило название ядерной аллергии.
Хорошо бы, думал Гей, такому движению возникнуть во всех странах мира без исключения.
В сущности, самых разных фотографий накопилось в Красной Папке так много, тяжесть их стала до того ощутима, что Гей и сам уже прикидывал, а не сдать ли их в какой-нибудь музей.
Впрочем, для этой цели годился только один музей.
Города Лунинска.
Однако и туда могли принять лишь отдельные фотографии.
Например, ту, где на фоне Гонной Дороги была запечатлена шеренга заезжих, пардон, известных творческих работников с Бээном в центре шеренги.
Кстати, эта фотография в музее Лунинска уже была.
Копирайт. Коля Глянцевый.
Правда, и еще одна фотография из необъятной фототеки Гея оказалась в музее Лунинска.
На ней был изображен обоз переселенцев.
Точнее, это были старообрядцы.
Раскольники.
А если говорить еще точнее, это были политические ссыльные.
Екатерина Вторая императорским указом всемилостивейше позволила лучшим людям России вернуться в Россию из Польши, где они были в изгнании полтора века.
Но в Россию не Центральную, упаси боже, где сто пятьдесят лет назад жили эти русские люди, свято чтившие Веру, в том числе и образованная знать, а в глубину Сибири, на вымирание.
Так что декабристы пришли уже в обжитые места.
Старообрядцы, считал Гей, были своеобразными первыми декабристами.
Георгий, естественно, полагал, что это политическая ошибка Гея, хотя сам Гей видел в такой параллели справедливую оценку духовного начала русского человека, который испокон века шел на физические лишения во имя высокой идеи.
При этом Гей, разумеется, был противником идеализации старины, патриархальщины, славянофильства и уж конечно монархизма, дьявол бы его побрал, хотя кое-кто из социологов даже в наше время склонен впадать в такой архаизм.
Впрочем, это может называться иначе.
Но неужели все, абсолютно все сгорит, испарится в ядерной войне?! В том числе и Красная Папка...
Случайный посетитель архива мог найти в Красной Папке не только фотографии.
Там были, как уже ясно стало, и кое-какие другие материалы.
В частности, записи Гея.
Уроки графомании, как считал Георгий.
