ыть, просто Вселенским Химуправлением Главка Минхимпрома.
Впрочем, ведомство могло быть совсем другое.
Закрыв глаза свои ладонями, чтобы не видеть ее стыд, который обуял Алину после звонкой, на весь "Гранд-отель", незаслуженной пощечины, Гей с ужасом ощутил, что, кажется, вот-вот возникнет, если уже не возник, дефицит на атомы и молекулы розового цвета.
Днем с огнем их теперь не сыщешь!
Ему хотелось надеяться, что где-то в загашнике, под прилавком... ну где там обычно придерживают дефицит?.. еще оставалось какое-то количество необходимого ему продукта, товара ли.
Ах, если бы через кого-то выйти на нужного человека, позвонить ему, письмо ли принести, лучше, конечно, позвонить, нынче письма, говорят, потеряли силу, их подписывают почти всем настырным соискателям дефицита, точнее, того, чего каждый добивается, ищет, просит и чего каждому, естественно, пока не хватает, потому что у иных как бы на всякий случай в несколько раз больше того, чего нет вообще и в единственном экземпляре у других, - следовательно, процедура задействования блата, именно так это называется, поневоле усложнилась, письмо должно сопровождаться, предваряться ли звонком, желательно по особому телефону, чтобы распорядитель дефицита был уверен, что письмо написано не под нажимом просителя, то есть соискателя дефицита, а по доброй воле, в знак приятельской любезности того, кто уполномочен подписывать.
Такие дела.
Увы, Гей не умел выходить на нужного человека и никогда не пользовался письмами, тем более как бы продублированными, то есть письмами позвоночными.
Но ему теперь больше всего на свете хотелось продолжить воссоздание будущего из настоящего, причем используя преимущественно розового цвета атомы и молекулы!
Вроде как дачу в Грузии построить из умопомрачительного розового туфа.
Что, кстати заметить, удалось тому пииту.
Выходит, как бы сказал Бээн, воссоздание Геем кристаллической решетки будущего следует рассматривать как неплановую стройку.
Алина и Гей стали мужем и женой. Адам и Ева вкусили запретного яблочка.
Произошло это, как известно, в раю.
Но сначала на этот рай надо было получить ордер.
И Гею этот ордер дали.
Совершенно неожиданно!
Впрочем, Гей вовсе не рассчитывал получить этот ордера на рай.
Он просто пришел к своему начальству и волнуясь заявил, что, поскольку ему не предоставили никакой жилплощади, даже места в общежитии, что противоречило Положению о молодых специалистах, он вправе уйти в другую организацию, не отработав обязательные три года, которые в назначенном месте должен отработать молодой специалист, как бы тем самым расплачиваясь с государством за бесплатное обучение.
Такая длинная у него вышла фраза.
Ее породила не менее длинная дорога к месту работы.
С Новой Гавани, где он обретался.
И от места работы обратно, разумеется.
Иногда и пешком почти через весь Лунинск.
Как раз тут и можно было еще разок вспомнить про Новую, Гавань.
А значит, и о Бээне тех лет.
Но это была бы совсем другая реакция воссоздания.
Теперь же Гей, после пощечины Алины, которая была катализатором, воспроизводил из атомов и молекул розового цвета заданную мизансцену любви к Алине.
Любви с Алиной?..
Ведь именно так это теперь называется.
И, направив реакцию в нужное русло, Гей вернулся к тому моменту, когда он высказал своему начальнику столь длинную фразу, почти как Заявление телеграфного агентства.
Стоя перед начальником, Гей пока и сам еще не знал, что он будет делать, куда направится, однако начальник молча выдвинул ящик стола, достал какую-то розовую бумажку, что-то написал на ней и отдал ему.
- Это что? - спросил Гей.
- Это ордер, - сказал начальник.
- Не понимаю...
Начальник усмехнулся.
- Поймешь! - сказал он. - Теперь ты от меня никуда не денешься.
- Это почему же?
- Да потому, что я тебе квартиру даю!.. - и начальник осекся, не закончив фразу.
Похоже, он хотел добавить какое-то слово.
Например, балда. А может, кое-что иное.
- То есть как... - Гей с недоверием и как бы с опаской уставился на розовую бумажку.
Он отчетливо помнит, что бумажка была розовая.
Тут уж хочешь не хочешь, и даже на эту бумажку надо затратить немалое количество розового цвета атомов и молекул.
Дефицит становился еще острее.
На бумажке значилось, что Гей - фамилию его прямо на глазах вписал начальник! - получает ордер на однокомнатную квартиру площадью двадцать метров... ну и так далее.
"Неужели все это делается так легко и просто?" - подумал Гей, выходя из кабинета начальника.
Гей понимал, конечно, сколь наивна его мысль, он знал, что его отец много лет живет на Новой Гавани в бараке, в одной комнатке, впятером, а жили и вшестером, всемером, а затем вдесятером, когда к ним вдруг нагрянула из Магнитогорска родная сестра отца Гея, да не одна, а с двумя детьми, и жили они такой оравой бог знает сколько времени в одной-единственной комнатке, у них даже кухни не было, не говоря про какие-то удобства.
Однако Гей отвлекся.
Кристаллическая решетка разрасталась явно вкривь и вкось и отнюдь не из розового цвета атомов и молекул.
Давали себя знать метастазы.
И наверняка потребуется хирургическое вмешательство.
Ведь Гей хотел вспомнить лишь о том, как он и Алина сидели потом на кухне в новой квартире, прямо на подоконнике, потому что даже стульев у них тогда не было.
У них ничего тогда не было.
Кроме бутылки ситро и помидоров.
Они выпили прямо из горлышка.
Алина чуть не захлебнулась.
Собственно, ни Гей, ни Алина понятия не имели, что это за ситро такое, им было все равно.
Да и пить им, признаться, не хотелось.
Просто хотелось устроить праздник.
По случаю новоселья.
Алина помыла окна, Гей притащил из хозмага железную кровать, матрац и ватную подушку.
Ему до слез не хотелось покупать именно эту железную кровать!
Но других в продаже, увы, не было.
Ирония судьбы!
Когда-то, в детстве, он мечтал о своей собственной кровати. О железной кровати. То есть о кровати из железа. Кто первый придумал, сделал железную кровать? Гей считал когда-то, в детстве, что этим первым умельцем был его отец, военный человек, офицер, после войны сменивший офицерскую форму сначала на телогрейку старателя, а затем, после закрытия прииска, на брезентовую робу электросварщика. Ах, какие кровати отец варил из железа! Это были фантастические кровати. Из ржавых угольников, труб и прутьев. Да, это были красавицы! Черные. С лаковым блеском. Наимоднейший гарнитур. Эту краску называли паровозной. Еще величали ее кузбашлаком. Так и звучало. Но по госту именовали, кажется, несколько иначе. Кузбасслак. Кузбасский лак? В словарях этого слова, конечно, нет. В словарях русского языка, разумеется. Очень популярная по тем временам краска. Стойкая. Не маркая. Паровозы и в самом деле красили ею. Легко можно было достать этот кузбашлак. А вот голубенькую или еще какую цветную - это лишь по знакомству, как скромно тогда называли блат. Позже, правда, когда строительство бараков на Новой Гавани пошло полным ходом, появилась и разная масляная краска. Отец перекрасил свою кровать в голубой цвет. Он красил ее несколько раз подряд, но кузбашлак все равно проступал местами, и кровать получилась пегой. Вообще она понравилась соседям еще и некрашеная. В магазинах кроватей не было никаких. Страна восстанавливала народное хозяйство, и конечно же было не до кроватей. Отцу посыпались заказы. А он был добрым и не мог отказать людям, хотя его дети, Ваня и Гей, спали на полу. Отец говорил, что вот уж в следующий раз он обязательно сделает кроватки для Вани и Гея, они же свои, не чужие, могут и подождать. И они терпеливо ждали. И год, и другой, и третий... Отец сразу же стал заметной фигурой не только своего барака, но и соседних, до которых дошла молва о железных кроватях. У отца, как сказали бы теперь, появился маленький бизнес. И не просто бизнес, а почетный бизнес! Даже как бы гуманный. Он людям делал кровати. Он людям делал приятное. Чтобы они поднялись над землей. Правда, это приятное он делал из государственных средств. Пусть и ржавых. Которые все равно валяются под открытым небом. Отец преступал закон, чтобы сделать людям приятное, а заодно и себе добыть небольшую прибавку к зарплате. Ему повезло закон его не покарал. Но ему все равно пришлось пережить разочарование. Как всякий увлекающийся человек, как человек к тому же очень добросовестный, он вскоре стал делать кровати, как бы это сказать, модельные, с литыми фигурными головками из алюминия. Он огорчался, что не может сделать если уж не панцирную, то хотя бы какую-нибудь сетку, чтобы кровать была не хуже магазинной - той магазинной, какие бывали в продаже до войны. Он бы сделал в конце концов и сетку, но на РМЗ, как сокращенно называли ремонтно-механический завод, где работал отец, не было подходящего материала. Слава богу, что можно было брать сколько угодно и труб, и угольников, и железных прутьев. Вместо сетки приходилось класть самые обычные доски, которые держались на угольниках. Но доски были заботой уже владельцев кровати, счастливого покупателя, дождавшегося своей очереди. Более того, чаще всего кровать продавалась уже и некрашеной. Это было даже в интересах покупателя, потому что крашеная кровать стоила, естественно, дороже. Отец увлекся не на шутку. Он умудрялся выносить готовые части кровати через проходную, и ему всегда кто-нибудь помогал, и спинки с угольниками тут же возле проходной грузили на машину, которая отвозила рабочих на Новую Гавань, а там, возле гаванского рынка, где машина поворачивала обратно, рабочие помогали сгрузить кровать, и она нередко сразу же попадала в руки очередного счастливчика. Правда, вскоре и другие электросварщики наладили производство железных кроватей. Появились конкуренты. Много конкурентов. Их стало
