Роботы-боксёры! Что им раунд в пятнадцать минут! Они могли бы тузить друг друга по целому часу. И массаж им, конечно, без надобности. Смазка другое дело. А секунданты — это вовсе и не секунданты, а конструкторы.

Пока я смотрел на боксёров, судья пригласил на ринг одного из конструкторов и поднял его руку: победитель!

Ортисяне, приветствуя победителя, начали хлопать его по плечу. Один из конструкторов стал расхваливать боксёров:

— Роботы-боксёры — это огромный шаг вперёд в ортисянском боксе. Скулы не своротишь, глаза не выбьешь. А гайка какая вылетит — долго ли новой заменить!

И невдомёк было конструктору, что одной гайки не хватало у него самого. Ведь бокс-то — это физкультура!

Роботы слушали молча. Они как остановились после драки, так и стояли на своих местах с распахнутыми грудными клетками.

И мне почему-то стало грустно…

Есть на Ортисе и роботы-шахматисты. Только между собой они не играют, потому что не умеют нападать. Зато с ортисянами сражаются стойко. Как запрограммируют им какую-нибудь защиту Каро-Канна или Нимцовича, так хоть лоб у тех треснет от самых блестящих комбинаций — не пробьёшь.

Ортисяне к железным шахматистам относятся с уважением. А по-моему, роботам в шахматах делать нечего. Нет у них выдумки. Будь моя воля, я отправил бы их на переплавку. В крайнем случае их можно было бы использовать в качестве роботов-полотёров или швейцаров.

Но кое-какие автоматы ортисян мне определенно понравились.

Например, звукособиратель.

О звукособирателе я ещё на Земле слыхал. Какой-то изобретатель-самоучка предлагал его одному бюрократу. Но бюрократ, понятно, отмахнулся. Иначе он и не был бы бюрократом! А здесь звукособиратели на каждом шагу: в квартирах, в классах, в театрах — в езде, где можно найти лишний шум. А работа у этого прибора — собирать звуки и перерабатывать их в электричество.

Покричали, например, ученики на перемене — автомат соберет всё до единого звука. А сели на урок — нате вам свет. Сами старались.

Я смотрел на это великое изобретение и думал: «Поставь-ка такой аппарат на перемену в нашей школе. За десять минут его так зарядят, что электричества хватит на троллейбусную прогулку по всему городу?»

На уроках, когда вызывают двоечников, аппарат можно не включать. А если поставить звукособиратель на сборах или на заседаниях советов отрядов и дружин? Да речами на них мы смогли бы освещать всю школу!

Или тот же стадион. Вот уж где попотел бы этот самый звукособиратель! Один Лёнькин свист смог бы зажечь лампу в тысячу свечей. Весь город после матча прямо сиял бы в огнях.

Так что звукособиратель, по-моему, — изобретение стоящее. На Земле бездельничать ему не пришлось бы. Но ортисяне так увлеклись автоматами, что и не заметили, как перестарались. И тут я сказал им своё слово.

У ортисян так. Чтобы очинить карандаш-автомат. Вычистить перо от соринки — автомат. Пишет ученик на уроке и вдруг видит — волосок на пере. Что делать? Он просит разрешения подойти к автомату, включает его, опускает перо, нажимает кнопку и ждет, пока автомат не подаст ему перо без волоска.

— Чудаки, — сказал я ортисишкам, — куда проще пользоваться перочисткой.

— Перочисткой? — удивились ученики. — А что это такое?

— Это несколько тряпичных кружочков, сшитых посередине, — ответил я.

Но они ничего не поняли. За минуту я сшил им первоклассную перочистку и показал, как пользоваться.

— Ару! — закричали ученики.

У нас кричат «ура», а на Ортисе кричат «ару».

— Ару! — закричали ученики и сейчас же сшили себе перочистки.

Между прочим, интересный факт. Каждое выступление ортисян на собраниях, заседаниях, совещаниях заканчивается восклицанием «ару!». И всех выступающих здесь зовут аруторами. Я подумал: не от этого ли слова произошло наше — «оратор»?

Но это мимоходом. Так вот, о перочистке. Когда я прощался с учениками, ко мне подошёл учитель.

— А знаете, молодой человек, — сказал он, — в наших древних книгах упоминается о какой-то перочистке. Но наши учёные посчитали её инструментом для ощипывания гусей и куриц, которыми питались предки, и поэтому никому и в голову не пришло додуматься до такого гениального изобретения,

С этого времени земная перочистка вытеснила автоматы для очистки перьев из всех ортисянских школ. А в местной газете «Ох», о которой я расскажу чуть позже, вскоре появилось сообщение:

Кинечу сказал:

— Ты, кажется, парень с головой. Перочистку сам придумал?

— Сам, — ляпнул я.

Не удержался. Похвалили — я и рад стараться врать.

Сказал «сам» и сразу почувствовал, что попал впросак. Кинечу каким-то чудом тут же догадался, что я соврал. Отошёл к окну, взял в руки горшочек с цветком и уставился на увядшие лепестки.

— А ты правду сказал? — спросил он.

«Наверняка какой-нибудь лжеулавливатель стоит рядом, — подумал я. — Что же делать?»

А Кинечу даже улыбаться перестал. Смотрит на цветок и говорит:

— На Ортисе никто никогда никого не надувает.

— Хватит, — говорю, — не сердись. По глупости сболтнул. В первый и последний раз. Но как ты узнал? Ведь мог же и я додуматься до перочистки.

— Ирвен. Он никогда не ошибается. — Кинечу показал на красно-белый цветок. — Он завял — значит, кто-то поблизости сказал неправду.

— Этот цветок лжеулавливатель? — захохотал я. — Рассказывай сказки! Так я тебе и поверил!

Кинечу обиделся:

— Хорошо, тогда пусть этот самый ирвен угадает ещё раз.

— Этот больше не сможет, — грустно сказал Кинечу. — Он погиб. И все цветы в этой комнате завяли. Мне стало стыдно. Погибло столько цветов! И хоть бы враньё было стоящее! А то из-за какой-то перочистки!

Кинечу сходил в соседнюю комнату и принёс новый цветок.

— А если ещё меньше совру, — спросил я, — ну, на самую чуточку?

— Всё равно завянет. Ложь есть ложь, маленькая она или большая. Вред от неё всегда одинаковый.

Мне стало жалко цветы, и я врать перестал.

Кинечу рассказал, что развести ирвен ортисянам стоило огромного труда. Они и сами не знали, как часто лгали. Цветы гибли буквально на корню. Стоило только прийти ортисянам к кому-нибудь в гости, как в первые десять минут хозяин оставался без цветов.

Тогда, чтобы сохранить цветы, ортисяне стали запираться от гостей. Те начали обижаться.

И вот, чтобы проверить своих друзей, некоторые ортисяне стали носить цветок с собой. Разговаривают друг с другом, а сами поглядывают на цветок. Завянет — ссора. Каждый обвиняет во лжи другого.

В общем, в первое время ирвен не столько пользы приносил, сколько вреда. Отъявленные брехуны вообще боялись высунуть нос на улицу. Ни к кому не ходили в гости, никого не пускали к себе.

Одно время ирвен хотели ликвидировать с корнем, чтобы не перессорились все ортисяне, но самые честные всё-таки спасли цветок. И он выстоял.

Труднее всего оказалось взрастить ирвен в школах. Мешали двоечники. Ответят невпопад — цветка как не бывало. Получалось так, что все ученики должны успевать, чтобы в классе спокойно рос ирвен. Развернулось соревнование за то, чтобы в каждом классе расцвёл ирвен. Дело было не из лёгких. Ведь надо было не только хорошо учиться, но и во всём быть честным. Ни разу никого не обмануть.

Постепенно ирвен появился в каждом доме, в каждой квартире, в каждом классе. Сейчас им украшены улицы, скверы, сады. Если где-либо цветок почему-то завянет, его стараются заменить свежим, чтобы никто не говорил: «В этом доме (или классе) врут».

Дорогой Степка, а не мешало бы такой цветок развести и у нас на улице. Наверное, сначала трудно будет — один твой Витька Софронов целую оранжерею за вечер может сгубить, но над такими могут взять шефство пионеры.