Да, это поколение не жалело ни себя, ни других! Они рубили самоотверженно.

Самой смерти бросали вызов и от ответа не бегали. Умели умирать. Смерть не была случайностью - скорее расплатой, на которую они были согласны.

Корчагина могли убить в 1918 году немцы, если бы нашли спрятанную им винтовку или украденный у лейтенанта револьвер. Его мог застрелить на улице петлюровец, когда Павка кинулся освобождать Жухрая. Могли убить в тюрьме... Смерть гонялась за ним: не дострелила под Вознесенском - ударила взрывом под Львовом, не добила тифом в Боярке - перевернула под Харьковом в автомобиле, раздробила суставы. Его зачисляют в списки погибших - он появляется вновь. А смерть идет за ним и бьет вслепую, многократно, "по площади". Таковы условия игры - Корчагин из тех, кто не обращает на смерть внимания... как и все его поколение "родившихся вовремя".

Как правило, они умирают трагично: гибнет Виктор Кин, гибнет Аркадий Гайдар, Николай Островский умирает "своей смертью" - от белогвардейской пули, полученной в 1920, от стужи, которую раздетый терпел в Боярке, от нервного перенапряжения берездовских пограничных буден, которое добивает его двенадцать лет спустя.

В жизни Островского поразительна ясность переходов: пытался встать на ноги, не смог; начал писать книгу после того, как врачи сказали окончательно: никогда более не поднимаешься. Это биография, от первой до последней страницы просвеченная единым смыслом, объединенная одним раскручивающимся сюжетом, одной нравственной идеей. Внутренний безмерный жар порождает лихорадочную, безмерную, всесокрушающую деятельность. Внутренняя убежденность, преданность идее дает такую духовную силу, что уже в самом этом факте заключается вызов смерти. Нет, смерть не должна ответить ему первой же шальной немецкой пулей, оборвав в мальчишестве эту великую судьбу. Им еще надо доспорить, они еще должны встретиться на очной ставке: смерть - и идея, овладевшая человеком.

И вот он скован по рукам и ногам, погружен в темноту и отсечен от деятельности. У него осталась - идея. Судьба ею подходит к логическому концу.

Начинается последний акт.

Теперь оглянемся еще раз на жизнь Корчагина.

Поп выгнал его из школы - в школе Павел проучился меньше года. Полгода он - поваренок в пристанционном буфете. Выгнан в судомойню. Около года кубовщик.

Выгнан. Приблизительно год - подручный кочегара на электростанции. Параллельно - пильщик дров на складе станции. Немцы. Петлюровцы. Все это вместе - еще год.

Уход к красным, в дивизию Котовского, ранение под Вознесенском, возвращение и строй. Итого - около года - в дивизии Котовского. Затем около трех месяцев - в Первой Конной. Второе ранение. Лазарет. Затем полгода в Киевской ЧК у Жухрая, пока не свалился. Две недели - в Шепетовке, у матери. Опять Киев.

Около года - комсорг в железнодорожных мастерских. Несколько недель в Боярке:

строительство дороги, тиф. Затем - четыре месяца дома у матери. Потом чуть больше полугода - помощник электромонтера в Киеве. Переезд в Берездов. Около года - военком и райкомщик в Берездове. Еще переезд - в губернский центр.

Потом - Москва: несколько дней на Шестом съезде комсомола. И еще два года, прошедшие в таком стремительном движении, что он даже не заметил их"

3атем - болезнь.

Жизнь словно обрывается. Корчагину двадцать лет. Двадцать лет - а пережито столько, чт хватило бы на нормальный век человеческий. И все это вместилось в несколько весен и зим, в отрезочек между юностью и молодостью.

Смотрите же: с первой до последней страницы своей боевой биографии он нигде не задерживается больше года. Он нигде не испытывает страшной пытки временем. Он все пробует, и ничто не успевает ему наскучить. Жизнь его несется вперед, как серия опытов, как вихрь примеров. Он не знает временный протяженности, не знает ни великой прочности, ни разъедающей скуки устоявшегося быта. Он знает жизнь только в качественных пробах, в смене опьяняющих мгновений.

Он спешит.

И потом - сразу - тишина и полное бездействие. Время вытягивается в длинную нить. Оно пустое. Это становится нравственной пыткоЙ, более страшной, чем болезнь. В жизни героя дела и время оказываются разведены на полюса. Сначала - дела вне времени. Потом - время вне дел. Сначала - воля, властно смявшая объективный ход времени. Потом - томительно-размеренное, незаполненное время.

Сначала - безмерный огонь поступков. Потом - безмерный холод пустоты, отрезанность от поступков. Пытка бездействием. Пытка ненужностью. Испытание воли, которая заменила собой все, - испытание пустотой.

"Для чего жить, когда он уже потерял самое дорогое - способность бороться? Чем оправдать свою жизнь сейчас и в безотрадном завтра? Чем заполнить ее?.. Рука его нащупала в кармане плоское тело браунинга..."

В этом есть своя внешняя логика: воля должна убить жизнь, которая ей не подчинилась. Конец кажется неизбежным. Обыкновенное самоубийство...

Но я уже говорил: в книжке Николая Островского таится какой-то фермент, который выделяет ее автора из обыкновенных рядов - даже из рядов его необыкновенного поколения.

Его сравнивали с оглохшим Бетховеном. Со стариком Ренуаром, которому привязывали кисть к парализованной руке. С Лесей Украинкой, умиравшей от костного туберкулеза, и с Генрихом Гейне, лежавшим в "матрасной могиле". И даже с больным Марселем Прустом, скрывшимся в пробковой комнате. Самый факт, что недвижный и ослепший человек написал книгу, - подсказывал соответствующие параллели: от Элен Келер, слепноглухонемой американки, написавшей "Оптимизм", до русской Келер ХХ века - Ольги Скороходовой. В 30-е и 40-е годы такие параллели идут потоком: нет, кажется, ни одного литературного героя, тронутого недугом физическим или душевным, с которым не сопоставляла бы критика заболевшего Корчагина, - тут сходятся дети разных народов и сыны разных веков, страдающий Вертер, преуспевающий Мартин Иден, моэмовский аристократ из "Права на жизнь", киплинговский "волонтер колониальной войны"...

В каждом сравнении есть, конечно, свой смысл, и все же само по себе сходство той или иной внешней ситуации - слишком узкое основание для сравнения; чтобы извлечь смысл из сближения Корчагина с героем Мюссе (тоже было!), надо брать слишком много поправок.