точной отметки станции в условиях временной невозможности координации
по РНС "Лоран-А" и по астрономическим обсервациям.
9 июля в 03.00 сила ветра достигала 8 баллов, несмотря на это,
успешно продолжался спуск донного трала левого борта...
Капитанам положено быть точными и немногословными. Отчет - документ, как будто начисто лишенный эмоций. Но за этими строчками - рев урагана и тяжкое бремя решений.
"Тимирязев" вернулся в Ленинград в положенное время - в конце сентября.
В октябре я был в Кисловодске. Допивая в галерее свой стакан нарзана и о чем-то задумавшись, я увидел знакомое лицо. Николай Иванович Крылов, добрый знакомый Колесникова, а через него и мой, океанолог, участник многих экспедиций. Чокнулись для начала нарзаном и пошли в парк.
Еще в сентябре Михаил звонил из Ленинграда. Сказал: все благополучно, хоть было кое-что необычное. Дальше распространяться не стал. Намек этот я почти забыл и вдруг вспомнил теперь, встретив Николая Ивановича.
- Что было-то? - переспросил он. - Да, было действительно. Такое я впервые видел, хоть в двенадцатый свой рейс ходил... А вы ничего разве не знаете? - Он как-то даже подозрительно посмотрел на меня.
Я передал ему туманные слова Колесникова и сказал, что больше, ей-богу, ничего не знаю.
- Молодец Михал Михалыч, одно слово, молодец. Такое дело на себя взял... Ни один капитан бы не решился... При девяти баллах тралы таскать и судно на станции держать с точностью до секунд...
Мне нелегко это представить, но в глазах моих стоит красавец "Тимирязев", каким я видел его в Ленинграде, незадолго до ухода в первый, пробный рейс до Владивостока. Я прошу Николая Ивановича рассказать. Он начинает как будто неохотно, потом увлекается...
- Ну, вышли... До первых станций ничего интересного, как обычно. Одно приятно: капитан с начальником экспедиции - душа в душу. Помполиту прямо делать нечего. Я помню рейс, так помполит только и делал, что начальника с капитаном мирил. А эти, глядишь, сидят в шахматы играют, если только конкреции не обсуждают.
Кстати сказать, конкреции впервые главной целью экспедиции были, до этого ими только попутно занимались. А тут просто праздник для геохимиков. Задача была детально изучить распределение и состав конкреций. Техника самая современная: через час из лаборатории первый экспресс-анализ тащат.
Начались станции. Драга за драгой, трал за тралом. Похоже, как рыбаки невод тянут: может, придет пустой или с одной травой морской (трава, впрочем, тоже некоторых очень интересует), а может быть, с большим уловом. Когда трал поднимают и улов на поддон вываливают, любопытно на народ поглядеть. Глаза горят, руки тянутся, друг друга отталкивают и не замечают даже.
(Спуск и подъем трала, этакого большого мешка из многослойного капрона, - дело на больших глубинах не простое и не скорое. Особенно тяжко это дается при волне и ветре. Здесь очень много зависит от того, кто командует судном: требуется удерживать его в нужной позиции, чтобы драга не дергалась слишком резко, чтобы трос шел под нужным углом и бог знает что еще. Если учесть, что с обоих бортов спускается несколько тросов с разными подвесками, то задача получается как у жонглера, который удерживает в равновесии десяток предметов. К тому же тралы и другие донные приборы имеют гнусное обыкновение цепляться за что-нибудь и рвать трос. Это уже порядочная неприятность. Отчет о любом рейсе содержит похоронные строки: трос оборвался, трал потерян. Хорошо, если один.)
- Вот такой ажиотаж был вокруг этого памятного трала. Расхватали свою нечисть донную органики, остальное - на геохимический анализ. Остальное это конкреции, на вид самые обыкновенные, даже хуже иных, которые раньше доставали. Мы как раз с Владимиром Сергеевичем сидели, программу на завтрашний день обсуждали. Вбегает Саша, лаборант-спектроскопист. Он вообще-то человек неспокойный, а тут прямо сам не свой. "Владимир Сергеич, гляньте-ка!"
(Владимир Сергеевич Соколов - начальник экспедиции, я о нем много слышал, но не знаком.)
- В экспресс-анализе сообщают оценочное содержание главных компонентов и выделяют особо, если что-нибудь необычное замечено. Несколько строк было подчеркнуто красным. Владимир Сергеевич глянул и прямо на глазах стал от волнения розоветь. Взял перо, еще раз зачем-то подчеркнул те же строки и подвинул по столу листочек ко мне. Действительно, это был необыкновенный улов. Впервые в конкрециях найдены металлы платиновой группы, платина и иридий в существенных количествах. Существенных в смысле десятых долей процента. От экспресс-анализа особой точности ждать не приходится. "Будьте добры, Саша, покажите капитану", сказал Владимир Сергеевич, забирая у меня листок. Саша опрометью выскочил из каюты, а через десять минут пришел капитан. По-моему, он был доволен не меньше нас. Но это можно было понять, только зная его пятнадцать лет.
(Уж это точно: он и на суше таков. Свои чувства показывать не любит. Когда одолевает тревога - подчеркнуто спокоен, когда впору бежать сломя голову - нетороплив как в замедленном фильме.)
- Мы рассчитывали, что в этом специальном рейсе найдем что-нибудь новое в конкрециях. Элементов как-никак мы знаем за сотню, и следы редких лантаноидов или актиноидов вполне могли обнаружиться. Но тут было гораздо большее и, может быть, перспективное. Конечно, надо было проверять, закреплять, уточнять. Через полчаса в воду пошел новый трал, но тут-то и начались неприятности, и уж их хватало.
Ночь темная, хоть глаз выколи. От судовых прожекторов свет какой-то фантастический. А волнение на океане все усиливается. Прошло два часа, вытравили тысячи три метров. У лебедки стоял матрос, Сергеев Алеша. Крепыш такой, не то вятский, не то вологодский. И тут он, представьте себе, видит в качающемся таком, неверном свете, как несколько жил троса расползаются у него на глазах. Еще секунды, и это место уйдет в воду, там трос порвется, и прощай наш трал вместе с тремя километрами троса. И ведь не растерялся парень. Мгновенно остановил лебедку, но трос-то все равно тянет. Так он руками его схватил, правая по одну сторону разрыва, левая - по другую. Счастье, что он в рукавицах был. И кричит сдавленным от натуги голосом: "Ребята, стопор давайте!"
