Командующий, как и ожидал Тимофей Тимофеевич, без предисловий потребовал усилить удары с воздуха по танкам прорыва. Хрюкин перечислял принятые им меры коротко и быстро, замечая в лице пехотинца живой интерес к его докладу. "Понеделин!" - вспомнил Хрюкин. Вот на кого похож молча сидевший пожилой генерал, на Понеделина, командарма-12. Чудом ускользнув из танковых тисков Клейста, сгубивших прошлым летом 12-ю наземную армию генерала Понеделина, Хрюкин часто думал и говорил своим в штабе: "Будь под рукой одно звено, один резервный экипаж, я бы выхватил Понеделина... Умница генерал, воевал в гражданскую!.." Сходство с Понеделиным расположило Хрюкина к пехотинцу.
Остро встала проблема: где держать авиацию дальше? Чтобы эффективно противодействовать танкам прорыва, где ей, авиации, находиться - на правом ли берегу, под городскими стенами, или же за Волгой? После предварительных обсуждений в узком кругу, на Военном совете, с принятием частных распоряжений, этот вопрос требовал теперь решения в масштабе всей воздушной армии. Ночной уход полков в сторону Камышина наверняка получил бы одобрение командующего, но Хрюкин о нем умолчал. Зная, как переменчивы настроения командующего и как он бывает упрям, непреклонен, приняв решение, Тимофей Тимофеевич счел за благо на камышинский прецедент не ссылаться. Потому что вслед за ударом из Вертячего естественно ждать активных наступательных действий немцев с юга, и как тогда быть полкам, стоящим к югу от Сталинграда? Куда их отводить? В калмыцкую степь? Под Астрахань? Растягивать базирование частей на тысячу километров? И как ими управлять?
Хрюкин снова вспомнил прошлую осень на Днепре, осенний Киев.
Угадать момент вывода войск из-под удара и осуществить его, держа руку на пульсе, управляя событиями, - великое искусство.
Для ухода авиации за Волгу, считал Тимофей Тимофеевич, такой момент настал.
- Службы тыла, - докладывал он, - готовили аэродромы на левом берегу, чтобы обеспечить непрерывность боевой работы авиации. Днем и ночью.
Генерал, похожий на Понеделина, заерзал на табурете.
- Мам, говорит, я летчика люблю, - подал он голос и улыбнулся горько, как человек, давно смирившийся с участью, уготованной его родимой матушке-пехоте, и все-таки не умеющий скрыть удивления перед такой баловницей судьбы, как авиация. - Приказ "Ни шагу назад!", а она вместе со своим командармом уматывает за Волгу.
- Летчик высоко летает, аттестаты высылает, - с тяжелой усмешкой поддакнул генералу командующий.
- Места базирования за Волгой готовятся по решению Военного совета фронта.
- Я знаю решения Военного совета, Хрюкин!
- А я их выполняю, - отвечал Тимофей Тимофеевич, воздерживаясь от эмоций, уповая на здравый смысл, на безотложность решения, - нюх, надо отдать должное, у командующего острый, чутье ему не изменяет. - Вчера я не настаивал. Вчера было рано.
- А сейчас за Волгу скроется - и все, ищи-свищи ветра в поле, - вставил генерал, похожий на Понеделина, не столько, может быть, в пику Хрюкину, сколько из желания использовать случай и определенно заявить, что исстрадавшейся пехоте без "ИЛов" и "пешек" совершенно невмоготу.
- Связь? - короткопалые ладони командующего придавили карту, покрывавшую стол. Уход авиации на левый берег лишал его привычного удержания всех наличных сил под боком, на виду, терять эту выгоду в условиях Сталинграда было тяжело.
- Я с опергруппой остаюсь в городе, рядом с вашим КП, - сказал Хрюкин. Связь, радионаведение - в моих руках... Но завтра будет поздно... Поэтому сегодня. Сейчас, товарищ командующий, - убеждал Хрюкин, склоняя властного оппонента на свою сторону, добывая трудное согласие, прощая за него все, что вытерпел в прошлый раз по поводу боевого порядка "пары", не замечая генерала-пехотинца, всем своим видом показывая, что забыл о его присутствии начисто.
...В Гумрак Тимофей Тимофеевич опоздал.
Он спрямил крюк и выскочил на ветреный старт, когда истребители начали взлет.
Никого ни о чем не спрашивая, никаких распоряжений не отдавая, Хрюкин встал так, чтобы видеть каждого, кто начинал разбег. Он знал эту нервную минуту отрыва, ухода в неизвестность, знал гулкое биение сердца и дрожь, подсекающую колени. Баранов, Амет-хан, Клешев - узнавал он машины, быстро, с гулом и жаром проходившие мимо него, лица, измененные близостью неравного, быть может, последнего боя. "Не сейчас, - решил Хрюкин. - Когда ударят по колонне..." Бобков, Каранченок, Морозов... он не проницал их души, но понимал верно. Взлет на боевое задание - крайнее напряжение сил, дарованных летчику, в сложившихся условиях оно предельно. Пятьдесят, семьдесят, сто немецких танков развивают прорыв, истребители из Гумрака бросаются им под гусеницы. Ни один летчик не выдал своей слабости, с алмазной твердостью и ясно прочерчивали "ЯКи" направление взлета. Вот достояние, которым обладает воздушная армия, это - главное для сражения, где бы полки ни стояли, на правом или на левом берегу реки. Это - а не догмы, которые мы сами себе создаем и за которые так цепко держимся...
С левого берега летчикам работать будет сподручней. Приказ о перебазировании он отдаст через час, когда они вернутся...
Каждый, кого мысленно напутствовал и ждал из боя Хрюкин, уносил с собой частицу его скорбящей, ожесточавшейся души.
Стоя у всех на виду, он каждому из них отдавал честь.
...Поднятым по тревоге летчикам Егошина было приказано штурмовать танковую колонну, а по завершении боевого задания произвести посадку в новой точке базирования - на молочнотоварной ферме, МТФ, на левом берегу Волги.
Первым повел своих "дед", не покидавший ночного старта. Егошина, готового подняться следом, перехватил по телефону "Одесса" командир братского полка:
- Михаил Николаевич, взлетаю!
- Я тоже!
- Два моих "стручка" подзадержались, нет воздуха в системах... Будут готовы минут через двадцать... Михаил Николаевич, возьми их с собой!
- Взлетаю, ждать не могу!
- Они карт не получили! Района не знают!
- Я в Испании, в Испании первый вылет без карты делал!
- Голенькие, понимаешь...
