- Ощущаю одновременно запахи одеколона и жженой шерсти.
- Какой преобладает? - спрашивает Кудров.
- Одеколон, - говорю я. - Нет, шерсть, шерсть.
- Окончательно?
- Шерсть.
Да, шерсть. Теперь ясно. Кудров продолжает:
- Расскажите свою биографию.
Я принимаюсь рассказывать. Вдруг ощущаю резкую боль в голени. Откуда она, непонятно. Кудров отрывисто бросает:
- Что?
- Боль в ноге, - говорю я, указывая рукой вниз. - Уже прошла...
- Напишите уравнение Шредингера, - неожиданно приказывает Кудров.
Нет, я не знаю такого уравнения. А может, знаю? Перед глазами четкие символы - не оно ли? Мелькают в уме слова "пси-функция", "оператор"... Нет, не то. Я внезапно понимаю, что это уравнение знает Иоффе! Кричу:
- Не знаю! Не знаю!
Тут у меня начинается головная боль. Слишком долгий опыт. Даже при тренировке неизбежна эта боль.
- Сильно болит голова, - говорю я.
Рубен подходит, сажает меня на стул, склоняется над пультом. Я погружаюсь во тьму, теряю сознание...
Я очнулся на диване. Галкина терла пальцами мою шею. Рубен держал мою руку и считал пульс. Рядом сидел Иоффе.
- Самочувствие? - спросил Рубен.
Я сказал, что все в порядке. И верно, боль утихла. Осталось лишь легкое головокружение.
- Ну, как? - спросил я Рубена.
- Нормально, малыш, - ласково ответил он. - Если не считать, что ты немного путался и врал. Это в порядке вещей.
- Я путался?
- Ну да, слегка, - сказал Рубен.
Для меня это было новостью. Я постеснялся спрашивать Рубена подробнее. Да на это уже и времени не было. Члены комиссии собрались на обсуждение. Обсуждение, которое завершится решением, определяющим судьбу наших работ.
Члены комиссии расселись. Я устроился рядом с Рубеном. И вот началось.
Первым высказался профессор Громов.
- Сегодняшние эксперименты, - сказал он, - интересны. Они свидетельствуют... э... о некоторых сдвигах в работе группы Рубена Александровича...
"Некоторые сдвиги"! Ничего себе, оценка! Я вознегодовал. Впервые в истории науки человек может видеть мир глазами других людей - буквально, без всяких аллегорий. Разве это не колоссально?
А Громов, перелистывая протоколы, вспоминал случившиеся ошибки в видеопередачах, подсчитывал их, тут же на доске рассчитал долю отрицательных результатов. Она оказалась равна пятнадцати процентам.
- Не очень много, но и не очень мало, - сказал Громов с равнодушным, неумолимым педантизмом.
Я злился на Рубена. Зачем ему понадобились эти малые контрасты, эта мелкость шрифтов! Зачем?! Ведь в них заведомые ошибки.
- Что касается механизма перемещения чувств, - продолжал Громов, - то тут положение еще хуже. В ряде проб достоверность полноты перевоплощения встала под сомнение...
Я сидел красный, с горящими ушами. А профессор говорил веско и убежденно:
- На вопрос об имени испытуемый сначала ответил как партнер-приемник и лишь потом как индуктор.
- Этого не могло быть... - пролепетал я.
- Это было, Сережа, - сказал Рубен. - Ты сперва отрекомендовался "Лев Иоффе". Ответы записаны на магнитофон.
В отчаянии я стиснул зубы. Рубен поднял брови, улыбнулся, потрепал меня по спине.
- Кроме того, - говорил Громов, - один ответ был дан непосредственно индуктором - без перевоплощения. Была путаница в номере паспорта - в цифровой записи последний знак принадлежал паспорту Иоффе, а не Карташова.
- Словесная запись сделана верно. И номер комсомольского билета верен, - вставил Кудров.
Профессор говорил дальше:
- Были нечеткими гимнастические движения, была задержка в опознавании запаха...
- Какой же был запах? - спросил я тихонько Рубена.
- Шерсть. Кудров сжег кусочек вот этой прокладки.
- А одеколон?
- Одеколон Галкина давала нюхать тебе привязанному.
Вот оно что! И придумал это, конечно, Кудров. И Рубен это разрешил, хотя знал, что возможна путаница. Зачем?
- Укол в ногу индуктора был принят за боль в ноге принимающего, говорил Громов. - Из семи упражнений только три выполнены точно...
- Хорошо вышло с уравнением Шредингера, - опять вставил Кудров.
- Да, - согласился Громов, - это вышло.
- Иоффе, как только очнулся, вмиг написал его по просьбе Кудрова, шепнул мне Рубен.
Громов закончил так:
- Я считаю, что проблема "переселения душ" пока только поставлена... он замялся, - ...удачно поставлена и подтверждена предварительными экспериментами. Так и следует записать в решении комиссии.
- Пожалуй, чуть-чуть иначе, - отозвался Кудров. - Проблема поставлена весьма удачно, с хорошими предварительными экспериментами, с многообещающей аппаратурой.
- Можно и так, - согласился Громов и, усевшись в свое кресло, ткнул рукой в Галкину, - теперь вы.
Галкина говорила про болевые ощущения участников опытов, про чрезмерность нагрузок, анализировала энцефалограммы. Минут пять она описывала мой обморок, который назвала "граничащим с тревожным".
- Долго я валялся дохлый? - спросил я Рубена.
- Восемнадцать минут.
"Слишком много", - подумал я.
Да, все было как будто правильно. И все было, по существу, против нас. Я сидел, словно на иголках, меня не покидало чувство нелепой и вопиющей несправедливости по отношению к Рубену, ко мне, ко всем нам. Вдобавок я был еще слаб. Настроение было дрянное.
Меня удивило, что Кудров отказался выступать. Он сказал только:
Свои мысли и замечания я выскажу Рубену Александровичу в письменном виде.
- Вот за это спасибо, - сказал Рубен.
Иоффе тоже не выступал. Он заявил, что во всем согласен с другими и тоже даст Рубену письменный отзыв.
...Протоколы подписаны. Экзамен окончен. Галкина сказала, что решение будет подготовлено завтра. Его еще надо согласовать с директором института.
И вот мы с Рубеном идем домой. Неторопливо, устало. Я частенько его провожаю, потому что он мой бог. Он - великий ученый и уже вошел в историю. Тихо, скромно, без фраз, без посулов он творит новое, сказочное направление в кибернетической биофизике. И именно потому, что он великий и мы все около него делаем великое дело, мне до слез обидно за то, что произошло сегодня. Никакого триумфа. Будничная обыкновенность. И такое впечатление, что к ней он и стремился.
