- Ты читал писателя Сент-Экзюпери? - как-то спросила она ночью. - А что? - Ведь ты так приручил меня к себе! Какую-то ответственность за это ты несешь? - Ничего я специально не делал, - вздохнул я. - Мы приручились взаимно. А какая ответственность у тебя? - Хитрец! Ведь у нас разные весовые категории... - Ах, так? Ну, поборемся! - и я навалился на нее, с вожделением ощущая все это роскошное тело. - Как всегда уходишь от ответа, - вздохнула она слабо, а тело ее уже привычно отвечало. - Не ухожу, а вхожу... - О Боже, если бы так навсегда... Какой контраст в постели, любовных баталиях вообще являла она самой себе же в служебной обстановке! Скромная в манерах, корректно одетая, миловидная служащая - мог ли бы хоть кто-нибудь, хоть я сам представить себе, что она скрывает вулкан страсти, что она - огненная жрица любви, неистощимая в ласках, в изобретательности, в бесстрашии, в экспериментах? Достаточно опытный любовник, я подчас терялся перед ее мощью и познаниями в области эротики. Да неужто же каждая из окружающих нас миллионов скромниц несет в себе подобный термоядерный потенциал?! Ведь Алевтина не сексуальная фотомодель, не прожженная профессионалка-путана, не талантливая мастерица ночного стриптиза, нет: женщина интеллигентная работница, поглощенная бытом и службой, абсолютно чуждая зазывных манер. Честное слово, совсем другими глазами, даже с некоторой опаской стал смотреть я на потоки встречных скромниц - в трамваях, метро, в магазинах!
- Может быть, и в каждой скрывается вулкан, не знаю, но я-то - не каждая, - с некоторой иронией ответила она как-то на мое восхищенное недоумение. Надо сказать, что не ласкала она меня или не ласкалась об меня ненасытно сама в постели лишь в те моменты, когда я ее ласкал или когда она спала. Вот и сейчас: разговор-разговором, а дело-делом, она не упускала ни секунды, и это сочетание острой ласки с беседой или со взглядом в упор глаза-в-глаза или даже одновременным возлиянием напитка придавало нашему с ней сексу совсем новый настрой, мне, мужику, повторяю, бывалому, дотоле неизвестный.
- Хорошо понимаю, что ты очень даже не каждая, но каким образом девственница (я употребил в разговоре другое слово, потому что в постели ее до неистовства заводили те же соленые слова, которые она с искренним негодованием отвергала в спокойном состоянии), которую я сам освятил, сочетается со столь многознающей одалиской? Вот секрет!
- Подумай, дружок мой сердечный, разве всесторонняя проработка любой проблемы, с которой я сталкиваюсь, не есть мой конек, моя личная особенность? Ты-то сам кому поручил доскональную схему берхстгаденского проекта? Мне!.. У меня был повод для занятий теорией секса, и я основательно проштудировала ее по всей мыслимой и немыслимой литературе.
- А сейчас вроде бы семинарские занятия? - И семинары, и консультации, и зачеты, и экзамены, и госэкзамены. - Получите круглое пять. Красный диплом. Вкладыш. Подпись. Печать. - Ах, мне бы теперь еще именное направление на работу!.. - Ладно, похлопочем. - О, благодетель!.. - А что за повод был заняться теорией? - Заметил все-таки мою обмолвку? - А как же! Так знай, милый ты мой, что есть некто, Геннадий, весьма достойный молодой человек, который души во мне не чает чуть ли не с младших классов. Но мне-то он не люб: он мальчик, ему нужно быть за лидером, а мне самой нужен лидер, я сама хочу быть за мужем! - Ну, и какой повод? - Я же все-таки не каменная, не чурка!.. - Это уж точно! - И вот когда от его ухаживаний, от его рук зажглось во мне ретивое, тут-то я и решила познать, что именно зажглось и как надо этот пожар гасить. Так я и стала профессором-теоретиком. Но студентом на семинаре быть куда лучше!
Коротко ли - долго ли, но эта беседа заняла у нас добрый час, да ведь с какими ослепительными иллюстрациями!..
Разумеется, сослуживцы не могли не обратить внимания на чудесный расцвет Алевтины Сергеевны, которая в считанные недели стала удивительной красавицей по всем канонам славянской эстетики: белолица, черноброва, ясноглаза, высокогруда, улыбчива. Мудрая, как Василиса Прекрасная, она устроила так, что несколько раз ее встречал с работы на глазах у всех ее бедолага Геннадий - высокий, какой-то стерильно выутюженный блондин. Она даже познакомила нас, остановила меня, когда я спешил мимо них. Что же касается моих дезавуирующих усилий, то их даже искать не пришлось: был получен факс от самого г-на Берхстгадена с высокой степенью удовлетворения по поводу наших предложений, и решением учредителей фирмы экономист Алевтина Сергеевна была очередной раз особо отмечена и премирована. Более того, решено было, учитывая ее владение английским, командировать для уточнения частностей проекта в Канаду! Это ли не звонкая сенсация для коллектива, это ли не повод j для всестороннего расцвета талантливой сотрудницы?!
Я восхищался ею как человеком и женщиной, я наслаждался ею вволю и выше всех доступных возможностей как любовницей. И я уже твердо знал, что пора возвращаться к Анастасии, ибо чувствовал, физически ощущал: чем выше поднимается радость Алевтины, тем одновременно все ниже падает уровень жизнеспособности Анастасии. Буквально считанные сантиметры отделяют ее от невозвратной черноты, и если это случится - не будет мне самому ни спасения, ни покоя во веки веков! Все, что мог отдать Алевтине, я ей отдал, она узнала счастье любить и быть любимой. Дальше цена ее радости становилась ценой жизни другой женщины. Пора было прощаться, но как - этого я не знал, потому что это значило для меня рвануть свою душу с невыносимой болью.
Почему, почему нельзя жить с ними обеими? Я когда-то задавал осторожный вопрос Анастасии, могла бы она представить себе полигамный брак? Неожиданно легко она ответила, что да, конечно, она могла бы жить в мире и согласии еще с какой-либо близкой мне женщиной, но при одном условии: если бы так было принято у нас всюду, если бы это было повсеместной нормой. А потому, милый ты мой, не мечтай о таких вещах и не нацеливайся на сторону. Ты - мой навеки, никому я тебя не отдам, а если отдам, то вместе со своим последним дыханием. Отдам и тут же умру!.. - такой вот был веселый разговор, когда я уже маялся неожиданным чувством к Алевтине.
