Версты через две, пройдя лес по краю, Дельмек уже начал забывать о загадочной лыжне, как снова наткнулся на нее. Остановился, обследовал, стукнул себя кулаком в лоб:

- Гнилая башка! В другую сторону надо было уходить, к урочищу Уймон! Человек ушел в Чендек, значит, и пришел оттуда! Что я, привязанный к нему?

Но вернуться назад - испортить охоту. Может, повернуть на Коксу? Но какая там охота... Там большая деревня неподалеку, полная русских, которые уже вынесли из леса все, что бегает и летает... Не везет Дельмеку! Второй раз выходит на охоту в этом году, и снова судьба против него...

Переступив ногами, Дельмек взял в сторону от чужого следа. Теперь еще высоко стоящее солнце светило Дельмеку в левую лопатку и бросало на снег отчетливую тень.

Она как бы вела самого охотника, чтобы не сбить его с пути. Смешно: настоящего алтайца сбить с пути в лесу или в горах, где он - хозяин! Настоящий алтаец всегда относится с презрением к тем русским, что плутают на горных или лесных тропах и, случается, гибнут в двух шагах от жилья...

Снова тот же след перечеркнул Дельмеку дорогу!

- Ну, кермес! - обозлился охотник. - Попробуешь ты моего приклада, всю жизнь косоротый!

И он решительно поставил лыжи в чужой след.

Капсим Воронов вконец извелся! Составленный им за ночь коленопреклоненный лист не возымел должного действия на единоверцев, и они чуть было дружно не отвергли его. Первым помотал головой Панфил:

- Двенадцать треб! Да ты в уме ли?

- По грехам нашим и перечет. Что делать: грешны!

- Грешны-то - грешны, о том спор не веду... Откуда выем свой делал? С потолка, никак?

- Из "Листвяницы", само собой...

- Да-а, братья! - Панфил взлохматил бороду. - Во главе-то всего что поставил?

- Чистотел духа.

Панфил вспомнил свой тайный визит к попу, смущенно предложил, покосившись на молчаливых общинников:

- Может, помягче что? Аль единоверие у нас пошатнулось?

- А ты сам-то - не зришь? - обиделся Капсим. - Нельзя мягче!

- Ладно. Чистотел так чистотел! Ежли и грешны в чем-то от неволи - от родных земных пупов отвергнуты скопом есть... С дедов святых наших, с могил пращуров. Потому и мором мрем духовно, в сиротстве... - Он был готов пустить слезу - не то раскаянья, не то досады на самого себя. - Придется оставить. Далее чти!

Капсим кивнул:

- От него и идет другое: "Да не будет промежду нами своротень духовный к вере, ворами попранной!" Панфил вздрогнул, общинники переглянулись.

- Уж не на православие ли тут намек у тебя вписан?

- На его. Не к басурманству же наши кинутся!

- Не надо словес этих! Вымарай! ан до попа дойдет? И так в лютых схизматах числит, а потом и в самих антихристов переведет, рядом с Бурханом тем поставит в проповеди!

Капсим растерянно обвел всех глазами, хмыкнул.

- На что поменяем требу?

- На крепость духа нерушимую! Далее чти.

- Третьим чередом: "Страх перед Антихристом душить в себе свирепо, поелику он..."

- Сойдет, - отмахнулся Панфил, - до конца не надо.

Укороти. Не дураки, поди, сами поймем. Чти!

- "Воздержану быть в питье, еде и женолюбии сорок

дней..."

- Сорок? Много. И двух недель хватит! А то и на пост

не оставишь... Тебе-то хорошо говеть, привык...

К концу листа лоб Капсима покрылся потной росой, а лист - помарками. Из двенадцати треб Панфил поменял четыре, остальные с молчаливого согласия общины, урезал. В их числе и главную для Капсима требу: "Нищету братьев и сестер наших истреблять общиною". Сам виноват, голосом споткнулся, а Панфил, кивающий до этого головой и рассеянно разглядывающий морозные разводы

на стекле, насторожился

- И эта из "Листвяницы" выписал?

- Нет, - замялся Капсим, - из естества всех прочих

треб вытекает само собой...

- Сопли из твоего естества вытекают! - рассердился

Панфил. - Меняй немедля!

- На что? - осел голосом и душой Капсим.

- Милостыней обойдись! Община - не мамка с титькой, чтоб всех дармоедов при себе держать в сытости и

холи!

Капсим зарделся, как маков цвет, но поправил: Милостыней, от сердца и души идущей, помогать в нищете

братьям и сестрам нашим по вере".

- Перечти все сызнова! - приказал Панфил. Обновленный список треб опять не понравился общинникам: кто хмурился, кто вскидывал глаза на Панфила,

кто головой крутил.

- Ну, а обет какой заложил на требы?

- Единство духа и веры, освященное сызнова.

- Так... Иордань1, значит?

- Да, как речка станет.

- А ежли тот басурман на коне раньше прискачет?

спросил Аким, судорожно сглотнув.

Капсим развел руками:

- Тогда - погибель верная!

Федор Васильевич писал, когда иерей отворил дверь в его кабинет и шумно начал возмущаться:

- Проехал мимо! Представляете? Ему мы оказались не нужны, как знакомцы, он хотел нас в ломовые определить!..

Доктор с явной неохотой отложил перо:

- О ком это вы столь гневно, святой отец?

- О Богомолове! О ком же еще! Федор Васильевич пожал плечами:

- Стоит ли? Он нам не кум и не сват! Все мы состоим на службе, и у каждого свой долг перед отечеством...

- Есть еще какие-то догматы приличия! - не сдавался поп.

- Ну, догматы - это уже по вашей части, - Федор Васильевич снова взялся за перо. - Я хотел бы дописать важную бумагу, святой отец. Извините.

Доктор писал еще минут десять, а иерей терпеливо ждал, разглядывая шишкинские картины русского леса. К чему они ему? Разве он не видит каждодневно тех лесов в натуре? А вот иконы - нет!.. Только в комнате докторши есть маленький образок, и тот скорее символика, чем необходимость для христианина... А хороший образ в окладе и с лампадой совсем не помешал бы в кабинете доктора! Люди же здесь бывают! На что им осенять себя? На литографированного Шишкина? М-да... Мерзость безбожия ползет в этом доме изо всех щелей!..

Доктор отложил перо, потянулся всласть, заиграв улыбкой на устах, подписал лист, перечел, отложил на край стола:

- Теперь я вас внимательно слушаю, святой отец...

- Каждый раз, входя к вам, думал: чего же не достает тут? И сегодня разглядел: хорошей иконы!

- Зачем? - удивился хозяин кабинета. - У нас есть икона. Здесь же не монашеская келья!

- Но ведь в этом помещении вы принимаете людей, моих прихожан!