Она была старухой и жила на ферме, неподалеку от нашего городка. Любой обитатель провинциального городка сотни раз встречал подобных старух, но никто ничего о них не знает. Приезжает такая старуха в город в повозке, запряженной тощей клячей, либо приходит пешком с корзиной. Может, у нее ест две-три курицы, и она продает яйца. Они у нее в корзине, и она относит их в бакалейную лавку. Там она их продает. Получает она за них кусок солонины и немного бобов, а то еще фунт или два сахара и муки.

Потом она идет к мяснику и просит мяса для собак. Она может истратить десять — пятнадцать центов, но уж за свои деньги требует товару сполна. В прежнее время — мясники даром отдавали печенку всякому, кому не лень было унести ее из лавки. У нас дома всегда бывала печенка. Как-то раз один из моих братьев раздобыл на городской скотобойне около ярмарочной площади целую коровью печенку. Мы ели ее столько, что она уже в горло не лезла. Она нам ни гроша не стоила. С тех пор я и думать не могу о печенке.

Старуха получала печенку и суповую кость. В гости ходить ей было некуда, и, добыв то, что ей было нужно, она отправлялась домой. Груз был довольно тяжелым для старого человека. Подвезти ее никому не приходила в голову. Едут себе люди по дороге и на таких старух даже внимания не обращают.

Когда я был маленьким, такая старуха, скрюченная ревматизмом, все лето и осень ходила мимо нашего дома по пути в город. А потом возвращалась домой с тяжелым мешком на спине. Два-три огромных тощих пса бежали за ней по пятам.

Ничего замечательного в этой старухе не было. Одна из многих никому не известных безымянных старух, но мне она почему-то запомнилась. Вот и теперь, через столько лет, я неожиданно вспомнил ее я все, что с ней случилось. Это целая история. Звали ее миссис Граймз, — и жила она с мужем и сыном в некрашеном домишке на берегу ручья, в четырех милях от города.

Муж ее и сын были отпетые негодяи. Сыну шел всего-навсего двадцать второй год, а он уже успел отбыть тюремное заключение. Поговаривали, что муж старухи — конокрад и продает угнанных лошадей в соседнем округе. Бывало, пропадет чья-нибудь лошадь, и он тоже на время исчезает. Никто еще не накрыл его с поличным, Как-то раз я слонялся у конного двора Тона Уайтхеда и видел, как Граймз пришел и сел на скамейку у входа. Там было еще два-три человека, но никто не заговорил с ним. Он немного посидел, потом встал и ушел. Уходя, он обернулся и в упор поглядел на оставшихся. В его главах был вызов. «Ну что ж, я хотел поговорить с вами по-хорошему, а вы не захотели! И так всякий раз, когда бы я ни приходил в город. А вот если в один прекрасный день у кого-нибудь из вас пропадет славная лошадка, что тогда?» Конечно, он на самом деле ничего не сказал. «С какой охотой я дал бы кому-нибудь из вас в зубы»- вот что говорил его взгляд. Помню, я даже вздрогнул.

Человек этот был из зажиточной семьи. Звали его Джейк Граймз. Теперь я все ясно вспоминаю. Его отец Джон Граймв поставил лесопилку в те дни, когда наш край только начинал заселяться, и нажил деньги. Потом он запил и стал бегать за бабами. Когда он умер, денег уже почти не было.

Джейк промотал остальное. Вскоре нечего уже было рубить, и земля тоже почти целиком перешла в другие руки.

Жену он взял с немецкой фермы, куда как-то в июне, во время жатвы, пришел наниматься в батраки. Она была тогда совсем еще молоденькая, насмерть запуганная девчонка: фермер приставал к ней. Она, кажется, была сиротой, отданной на воспитание, и жена фермера кое о чем догадывалась. Она вымещала свои подозрения на девушке, когда мужа не было дома. А когда жена уезжала в город за продуктами, фермер давал себе волю. Девушка говорила Джейку, что ничего по-настоящему у нее с фермером не было, да Джейк не знал; верить ей или нет.

Сам он соблазнил ее без большого труда, на первой же прогулке. Он не женился бы на ней, если б фермер не выгнал его вон. Было это так: во время молотьбы Джейк уговорил ее поехать с ним вечером покататься и в ближайшее воскресенье явился за ней.

Она улизнула из дому так, что хозяин не заметил, но когда садилась в тележку, он как из-под земли вырос. Было уже почти темно, и он неожиданно вынырнул прямо из-под конской морды. Фермер схватил лошадь, под уздцы, а Джейк достал из-под козел кнут.

Ну, и сцепились, же они! Немец был упрям. Ему, видно, было наплевать, что подумает жена. Джейк хлестнул его кнутом по лицу и плечам, но лошадь встала на дыбы, и ему пришлось слезть.

Тут уж драка у них пошла вовсю. Но девушка ничего не видела. Лошадь рванула и понесла. Только через милю девушка кое-как остановила ее. Она привязала лошадь к дереву у дороги (удивительно, откуда я все это знаю: должно быть, в памяти со времен детства застряли городские сплетни). Расправившись с немцем, Джейк нашел девушку. Она съежилась в тележке, плачущая, смертельно напуганная. Она все выложила Джейку — как немец пытался овладеть ею, как однажды он загнал ее в. сарай, а в. другой раз, когда они случайно остались в. доме одни, разорвал на ней платье от ворота до подола. По ее словам, немец в тот раз добился бы своего, если бы не услыхал, что в ворота въезжает жена. Она возвращалась из города с покупками, и. ей надо было еще отвести лошадь в стойло. Немцу удалось удрать в поле, так что жена ничего не заметила. Он сказал девушке, что убьет ее, если она вздумает болтать. Что ей было делать? Она наврала, будто разорвала платье в хлеву, кормя скот. Теперь я вспоминаю, что она была сирота и не знала ни отца, ни матери. А может, у нее и вовсе не было отца. Вы понимаете, что я хочу сказать?

С такими ребятами, отданными на воспитание, часто обращались очень жестоко. Они были детьми без роду, без племени, самыми настоящими рабами. Приютов в те времена почти не было. Их законным образом отдавали в какой-нибудь дом. А дальше — как кому повезет.

Девушка вышла замуж за Джейка и родила сына и дочь, но дочь умерла.

Тогда она посвятила себя кормлению скота. Это было ее основным делом. На ферме у немца она стряпала на него и его жену. Жена была сильная женщина, с широкими бедрами, работала она по большей части в поле вместе с мужем. Девушка-приемыш кормила их и кормила коров на скотном дворе, кормила свиней, лошадей и кур. В те годы она каждый день, каждую минуту кого-нибудь кормила.

Потом она вышла замуж за Джейка Граймза, и его тоже надо было кормить. Она была женщина тщедушная, и после трех-четырех лет брачной жизни, когда она родила двух детей, ее хрупкие плечи согнулись.

В доме Джейка, стоявшем подле заброшенной лесопилки невдалеке от ручья, всегда водилось несколько крупных собак. Когда Джейк не занимался воровством, он торговал лошадьми и вечно держал у себя каких-то тощих, жалких одров. Кроме того, у него было несколько свиней и корова. Все они паслись на тесном выгоне, — это было все, что осталось от усадьбы Граймзов, а Джейк почти не работал.

Он купил в кредит молотилку, влез в долги и промышлял молотьбой несколько лет подряд, но затраты не окупились. Ему не доверяли. Боялись, что он ночью украдет зерно. Он принужден был ездить за работой в дальние концы, а это слишком дорого стоило. Зимой он охотился, рубил лес и продавал дрова в каком-нибудь городе, поближе.

Сын подрос и весь пошел в отца. Они вместе напивались. Когда они приходили домой и нечего было есть, старик бил старуху по голове. У нее было несколько кур, принадлежавших лично ей, приходилось срочно резать курицу. Но если она перережет всех кур, она не сможет продавать яйца в городе, что ей тогда делать?

Всю жизнь ей приходилось изворачиваться, чтобы кормить кого-нибудь, кормить свиней, чтобы они жирели и можно было осенью зарезать их. Муж их резал, отвозил почти все мясо в город и продавал. Если он с этим мешкал, свинину продавал сын. Иногда они дрались, и тогда женщина отходила в сторону и вся дрожала.