Они вошли в студию.

Сафура, улучив момент, шепнула Меджиду:

— Джавад есть Джавад… Любит пошутить, но сердце мягкое, воск, добряк. Меджид ухмыльнулся.

— Пойду порадую Эльдара, с него причитается. Сколько лет его отец был лисом — стал шакалом.

Эльдар работал в радиостудии помощником режиссера.

В те дни, когда у Фейзуллы была запись, он не показывался на глаза. Все знали причину. Знали, что Эльдар стыдится своего отца, вернее, тех ролей, которые тот исполняет, звуков, которые отцу приходилось издавать по роли.

Эльдару было девятнадцать лет. Днем он работал, вечером занимался в театральном техникуме. Стройный, видный, пригожий юноша. Вот только немного прихрамывал, чуть волочил левую ногу.

Все, что зарабатывал, тратил на то, чтобы хорошо одеться. Случалось, у него не было денег пригласить знакомую девушку в кино, но одет он был всегда, как говорится, с иголочки, не отставал ни от кого. Лицо строгое, серьезное, даже угрюмое. Это никак не вязалось с его возрастом. Те, кто знал его отца, говорили: «Можно подумать, он сын Насреддин-шаха, а не Кябирлинского. Эх, губит гонор человека!»

Однако Эльдар не был зазнайкой. Просто болезненно самолюбивый юноша. Ни с кем не сближался, ни с кем не откровенничал. На работе у него был единственный друг — Айдын. В коллективе держал себя так, словно ждал от каждого насмешек, издевок.

Конечно, главной причиной этого был отец — его живая рана.

Те, кто знал больное место Эльдара, остряки, циники, такие, как Меджид, постоянно подкалывали его.

«Послушай, Эльдар, твой отец — Кябирлинский, почему ты — Алескеров?»

«Не твое дело», — огрызался Эльдар.

«Зачем обижаешься? Спросить нельзя, что ли?» — кривлялся шутник.

Вот и сейчас. Меджид, войдя в комнату, где сидел Эльдар, воскликнул:

— Эльдар, поздравляю! С тебя магарыч! Юноша, почуяв подвох, натянулся как струна. Спросил хмуро:

— В чем дело?

Всегда при виде рыжей физиономии Меджида у Эльдара мгновенно портилось настроение.

— Я пришел сообщить тебе приятную новость, твоего отца повысили. Человек по-настоящему растет, прогрессирует. Был лисом — стал шакалом.

Эльдар, сорвавшись с места, бросился к двери, однако Меджид оказался проворнее, успел удрать.

Девушки в комнате прыснули, но, увидев лицо Эльдара, тотчас примолкли.

Айдын сказал:

— Да плюнь ты на этого ублюдка! Что тебе его болтовня? Разве он человек?.. Видит, ты выходишь из себя, вот и старается. Не обращай внимания.

Эльдар закусил губу:

— Ничего, я с ним сочтусь. Взял себя в руки. Успокоился.

После записи Фейзулла поставил свою подпись в явочном листе и вышел из студии в коридор.

К нему подскочил Меджид:

— Послушай, Кябирлинский, приструни своего сына!

— А что он сделал тебе?

— Терроризирует меня. Сам видишь, я парень хилый, слабый, дунешь — упаду. А твой сын, слава аллаху, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы, верзила каких мало. Верно говорят: велика фигура — да дура.

— Наверное, ты сам виноват. Распускаешь язык, а теперь жалуешься.

— Да что я сказал ему? Что я сделал? Я спрашиваю: почему у твоего отца фамилия одна, а у тебя другая? Разве за это бьют человека?

Фейзулла на миг смутился, затем начал объяснять обстоятельно, сдержанно:

— Видишь ли, сынок, у нас с Эльдаром одна фамилия — Алескеров. Кябирлинский — это мой псевдоним.

— Вот спасибо, теперь все ясно! Смотри, ты объяснил по-человечески, и я все понял. Зачем драться, зачем ругаться?

В этот момент в коридоре появился Эльдар, приблизился к ним.

Меджид поспешил спрятаться за спину Фейзуллы.

— Ну скажи ему, чтобы не приставал ко мне. Не то, смотри, пойду прямо к председателю комитета.

— Эльдар, сынок, — сказал Фейзулла, — что тебе надо от него?

Эльдар не ответил. Он с ненавистью смотрел на Меджида, однако не решался тронуть его при отце.

— Ничего, я с тобой рассчитаюсь, — процедил он сквозь зубы.

— Ну видишь! — воскликнул Меджид. — Опять угрожает. Смотри, Эльдар, я спросил у твоего отца, он объяснил мне. А ты сразу обижаешься, выходишь из себя… Фейзулла-муаллим. — В присутствии Эльдара он всегда говорил старику «Фейзулла-муаллим»; однако в этом обращении скрывалась ирония. Фейзулла-муаллим, не обижайтесь, пожалуйста, но меня очень удивляет, что это за мода — артисты берут себе всякие псевдонимы: Араблинский, Кябирлинский… Он говорил абсолютно серьезно, даже на губах его не было усмешки, только в глубине глаз светился бесовский огонек.

Эльдар понимал: Меджид издевается. Как ему было ненавистно его лицо, весь его облик — эта рыжая челка, рыжие брови, круглые рыбьи глаза без ресниц, эти редкие золотистые волосики на обвислых щеках (у Меджида даже торчащие из носа волосы были рыжие), эти три золотых зуба спереди, эти просвечивающие оттопыренные уши, эти пухлые руки с короткими толстыми пальцами. Эльдар видел грязь на его белом воротничке.

Фейзулла ответил простодушно:

— Когда-то было принято: каждый брал себе какой-нибудь псевдоним.

Бегающие глазки Меджида иногда встречались с глазами Эльдара. Каждый хорошо понимал, что думает, что чувствует другой. Эльдар кипел от негодования. Что касается Меджида, он давно не получал такого удовольствия: здорово он дурачит Кябирлинского прямо в присутствии его сына! Вернее, Кябирлинский в своем простодушии сам выставлял себя в глазах Эльдара и его недруга.

Бессильный что-либо сделать, Эльдар от стыда готов был провалиться сквозь землю.

А Фейзулла продолжал объяснять, ни о чем не догадываясь:

— Да, каждый взял себе какой-нибудь псевдоним — Араблинский, Агдамский, Сарабский…

Меджид подсказал тихо:

— Кябирлинский.

— Подлец!.. Негодяй!.. — взорвался Эльдар. — Я тебе дам сейчас!

Фейзулла изумленно смотрел нa сына:

— Что с тобой, Эльдар? Ты что кричишь? Что он сказал особенного?

— Как что? Или ты с Луны свалился?.. С Марса?! Неужели не понимаешь?

— Нет!

— Впрочем, лучше тебе не понимать! Эльдар махнул рукой и пошел прочь. Из студии вышел Джавад.

— Хорошо, будьте здоровы, я побежал.

— Джавад, дорогой, тебе в какую сторону? — спросил Кябирлинский. — Может, меня захватишь? Джавад на миг задержался.

— Клянусь, спешу. А то бы с удовольствием… — Он сделал еще несколько шагов, повернул голову. — Хорошо, пошли, подброшу до Баксовета.

— Вот спасибо!.. Оттуда я сам поеду… Когда они, спустившись вниз, проходили по вестибюлю, кто-то позвал:

— Кябирлинский! Кябирлинский!

Фейзулла обернулся. К ним бежал помощник режиссера из телестудии Мамед. Поздоровался с Джавадом, схватил Фейзуллу за руку:

— Сам аллах послал тебя мне, Кябирлинский! Ты свободен вечером?

— Нет, а что?

— У тебя спектакль?

— Спектакля нет, но я занят… Мамед перебил его:

— Значит, так… В приказном порядке! Дело свое перенесешь на завтра. У нас вечером спектакль. Садык заболел. Надо заменить его.

— Не могу… У меня…

— Могу, не могу — ничего не знаю. Пойми, мне же голову оторвут.

— Мамед, ты знаешь, как я тебя уважаю. Но у меня вечером кружок.

— Во сколько?

— В семь.

— Значит, так… В восемь я тебя отпускаю. Перенеси свой кружок на один час. Соберетесь позже. Что особенного?

Джавад был уже у выхода. Спросил:

— Кябирлинский, ты едешь? Имей в виду, ждать не буду. Я спешу.

— Еду, еду! — откликнулся Фейзулла, сказал Мамеду: Хорошо, Мамед, не могу отказать тебе. Но ведь мне надо подготовиться. Роль большая?

— Слушай, э, какая там роль?! Одна-единственная фраза. Значит, так… Ты почтальон, входишь в квартиру, говоришь: «Принес вам письмо». Вот и все. К чему здесь готовиться? Слава аллаху, ты сорок лет в артистах. Только прошу тебя, Кябирлинский, смотри не подведи, иначе мне голову оторвут… Значит, так… В шесть ты будешь здесь.

— Хорошо, не беспокойся, Мамед. Раз дал слово приду.

— Браво, молодец! Живи сто лет! Ты у нас единственный. Была бы пара — запрягли бы в арбу. Ха-ха-ха! Не обижайся, Кябирлинский, это шутка. Я ведь люблю тебя, ценю. Ты моя честь!