Под гром победных салютов осенью 1943 года завершилась моя служба в запасном полку. Правда, сначала я попал в отдельный запасной офицерский полк Южно-Уральского военного округа. И уже оттуда в начале ноября направлен на Белорусский фронт.
Как поется в популярной песне, "были сборы недолги", и вот уже мелькают станция за станцией. И тревожно, и радостно: впереди бои... И где-то в этих же местах, на Белорусском фронте, воюет отец. Я и предположить не мог, что скоро наши фронтовые пути пересекутся на одной из речных переправ, что произойдет самое невероятное: на дорогах войны я встречу... Марину.
Часть вторая
Брянская Краснознаменная
Третий год по родной земле катится вал войны - рушатся города, горят села, уничтожаются творения человеческого разума.
Третий год кровь и пот: кровь - на фронте, неимоверное напряжение - в тылу. Миллионы людей оторваны от привычных дел; гибнут в боях, мерзнут в окопах, мокнут на маршах...
Третий год по дорогам идут эшелоны с пополнением, военной техникой, оружием, боеприпасами, снаряжением, ранеными, а люди живут суровыми законами военного времени: недоедают, недосыпают ради одного - все для фронта, все для победы.
И так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем...
В одном из воинских эшелонов осенью сорок третьего я убывал на фронт. Стучали колеса на стыках рельсов, мимо проплывали пожухлые поля, расцвеченные осенними красками леса, деревни и села, пристанционные поселки, города.
В раскрытые двери теплушек врывался ветер. Воздух еще не успел полностью остыть, был свеж, чист, приятно бодрил. Местами вдоль железнодорожной колеи лежал пестрый сарафан листьев. Красоты осенних пейзажей навевали воспоминания, уносили нас в родные места. Бойцы и командиры разговаривали о военных событиях, вспоминали мирную жизнь, говорили о самом дорогом, сокровенном, что осталось за чертой 22 июня 1941 года, раз и навсегда перечеркнувшего миллионы людских судеб.
Народ подобрался бывалый. Большинство успело, как говорят, но самую маковку вкусить "прелестей" фронтовой жизни, побывать в таких переделках, откуда не всегда, да и не все, возвращаются. Война для них стала работой трудной, опасной, но необходимой, - работой, без которой и мечтать нельзя было о победе. Поэтому если заводили разговор о военных делах, то говорили просто и понятно, рассудительно и с толком. Без излишних прикрас вспоминали бои и сражения, давали оценку противнику.
- Нет, не тот немец пошел, не тот, - свертывая самокрутку, ведет разговор с окружившими товарищами старшина Лузгин. На гимнастерке старшины бордовой эмалью отсвечивает орден Красной Звезды, поблескивают медали, видны нашивки за тяжелые ранения. - Помню, в сорок первом, сорок втором фриц лез напролом. Бывало, возьмешь в плен, хорохорится, руку тянет вверх: "Хайль Гитлер!" А как своротили ему скулу под Сталинградом да под Курском шею свернули - другую песню заводит: "Гитлер капут!"
Бойцы, окружившие старшину, смеются, отпускают колкости, соленые солдатские остроты в адрес Гитлера и верхушки рейха. Кто-то протяжным баском глубокомысленно замечает:
- Ко времени приспосабливаются, на Гитлера все валят, а сами-то где они были, да и теперь...
- Во-во! - подхватывает старшина. - И я только об этом "теперь" хотел сказать. Дерутся фрицы пока отчаянно, держатся до конца. Я это к чему? Да к тому, что кое-кто, возможно, думает, мол, теперь фрица шапками закидаем. Нет, шалишь. Недавно под Берестой - меня там еще осколок фашистской мины в плечо поцеловал - часа полтора наша артиллерия молотила немецкий передний край. Казалось, ничего живого там не осталось. Но только поднялись мы в атаку, как ожили фашистские огневые точки. Мы - туда, мы - сюда, а он чешет из пулеметов - и все тут. Пришлось поклониться матушке-земле, да и не один раз.
Подтянули артиллерию. Дело пошло сподручнее, но опять же огрызается фашист. Из каждой дыры приходилось выкуривать гада.
Чиркнув колесиком трофейной зажигалки, Лузгин прикурил и задумчиво произнес:
- Многих тогда ребят мы недосчитались. И каких ребят! Знающих, с фронтовым опытом. Горько об этом вспоминать.
Лузгин тяжело вздохнул и после небольшой паузы добавил:
- Думаю, и дальше немец будет упорствовать. После боя в штабном блиндаже наши разведчики нашли приказ, в котором помимо призывов умереть во имя фюрера и Германии была и угроза: оставление позиции карается смертью... Вот они какие, пироги-то.
Застучали буфера, заскрипели, состав сбавил ход, а затем и совсем остановился. От головного вагона раздался зычный голос дежурного по эшелону: "Из вагонов не выходи-и-ть! Не выходи-и-и-ть!" Но я уже выскочил. Поезд тронулся. Пришлось пересесть в соседнюю теплушку. Там встретился с невысоким, в ладно подогнанном обмундировании старшим лейтенантом Темирязевым, с которым за время следования уже успел познакомиться.
Присел на предложенный бойцом аккуратно обструганный чурбачок, прислушался. Политработник продолжал беседу. Речь шла о семье Пучковых, которую, с приближением франта, вместе с другими сельчанами фашисты выгнали из дома. В дорожных перипетиях умирает дочь. Мать гитлеровцы разлучают с сыном.
Трагедия фашистского нашествия... Подобных историй тысячи, десятки тысяч. Сколько горя враг принес на нашу землю! Бойцы и командиры слушают парторга, вздыхают. Возле меня пристально смотрит на отблеск солнечного луча сержант. В его больших серых глазах тоска и боль.
- Вот и мои где-то мыкаются, - шепчет. - Третий год под немцем. Ни слуху ни духу. Как они там? Живы ли?
Не выдержал, положил ему на плечо руку.
- Крепись, солдат, крепись. Не один ты такой. Скоро очистим нашу землю от фашистской нечисти, разыщешь семью, обязательно найдешь, и все наладится.
Состав трогается. Вначале медленно, затем все быстрее и быстрее катятся вагоны. На прощание нам моргает зеленым глазом семафор. Люди молчат, переживают услышанное.
Смотрю, Темирязев складывает газету, не торопится с комментариями. Да и что ему говорить? И так все ясно.
Теплое, хорошее чувство рождается у меня к этому пожилому человеку. Сумел так донести содержание статьи "Невольничий караван" до товарищей, что равнодушных нет. Лучшей агитации желать нечего.
Ветер свистит в дверном проеме вагона, упруго бьет в лицо, уносит махорочный дым. Желтые блики солнечных лучей пляшут по сосредоточенным лицам, гимнастеркам, шинелям, ватникам...
Слово за слово - вновь оживает разговор. Нить беседы в основном сплетается из последних фронтовых событий.
Разговоры переходят с общего на личное и вновь возвращаются к общей теме. Порой трудно отличить одно от другого: так тесно переплела и скрутила война судьбы отдельных людей с судьбой страны.
- Только начал жить, - делится мыслями с товарищами солдат с оспинами на широкоскулом лице. - Правление колхоза за ударную работу срубом на хату наградило. Отстроился. Хозяйство завел. А тут, понимаешь ли, война. И все пошло прахом. Ни двора ни кола не осталось. Все немец сжег.
- Та же история и у меня, Васильев, - вздыхает сосед. - Начисто все фашист спалил. Жена пишет: в землянке живет с Детьми, а моему младшему всего четыре года. - И после небольшой паузы: - Ничего, выдюжим. Назло всему выдюжим и заживем не хуже прежнего.
* * *
Позади остались Вязьма и Смоленск. Состав вошел в зону Белорусских лесов. По сторонам железнодорожной колеи потянулись сосны, ели, осины, синеватые блюдца воды в напоенных досыта осенними дождями низинах, речушки. Справа и слева на добрых пару сотен саженей, а го и больше, лес вырублен, а у переездов, стрелок, мостов, на возвышенностях - траншеи с укрытиями, амбразурами для пулеметов и автоматов, блиндажи.
- Фашисты понастроили, - кивает в сторону инженерных сооружений пожилой солдат. - Мне тут в партизанах пришлось воевать. Боялись немцы нашего брата. Ух как боялись! Вот и изводили лес, паразиты.
На откосах насыпи остовы сожженных вагонов, машин, почерневшие от огня, разбитые бронетранспортеры, танки, орудия и другая военная техника следы недавних боев. Чаще стали встречаться печные трубы на месте сед, деревень и хуторов.
