- Шестнадцатое сентября! - отозвались из зала.
- Так вот, уже не две-три, а целых одиннадцать недель с хвостиком промелькнуло, а Москву фашистские изверги не могут увидеть даже в телескоп.
Аплодисменты взорвали тишину, царившую в зале, и долго не давали комиссару говорить. Однако это его не огорчило. Он спокойно стоял, вытянувшись во весь свой немалый рост, и улыбался. Наконец поднял руку и, дождавшись тишины, продолжил:
- Вот уже больше двух месяцев фашистские армии не могут ни на шаг продвинуться в районе Смоленска, а под Ельней нашли себе могилу многие гитлеровские дивизии. Фашистский зверь обломал зубы под Ленинградом, Киевом, Одессой. Словом, план "молниеносной войны" трещит по всем швам. На Центральном направлении фашистская армия уже давно перешла к обороне, а сейчас Красная Армия изматывает врага и на Северо-Западном, и на Юго-Западном направлениях...
Комиссар рисует обстановку в стране, а я уношусь в мечтах на фронт, к своим боевым товарищам, и вместе с ними гоню фашистов с родной земли. Естественно, мне хотелось не опоздать к поворотному моменту в ходе войны. Усилив физические нагрузки, я с нетерпением ожидаю день выписки из госпиталя...
Вдруг разнесся слух, что оставлен Киев. Нам, командирам среднего звена, слабо разбиравшимся в вопросах оперативного искусства, трудно было понять, почему наши войска, так успешно отбивавшие атаки противника на подступах к Киеву, теперь добровольно сдали город. Что же произошло?
С этим вопросом мы обратились к комиссару. Он сказал, что попытается ответить в двадцать часов в клубе.
К назначенному времени зрительный зал был переполнен. На сцене висела большая карта Советского Союза, на которой флажками обозначена линия советско-германского фронта.
Стремительно выйдя из-за кулис, комиссар подошел к карте.
- Товарищи! - взволнованно произнес он. - В любой войне возможны зигзаги. В такой гигантской битве, какую ведет сейчас наша страна, внезапные изменения неизбежны. У нашего народа и его армии хватит сил для достижения победы, но на пути к ней могут быть любые неожиданности. Такие, например, как оставление столицы Украины. Так решила Ставка Верховного Главнокомандования, решила потому, что дальнейшее удержание киевского выступа, глубоко вклинившегося в территорию, оккупированную фашистскими армиями, угрожало окружением наших войск. Кроме того, героическая оборона Киева уже дала свои плоды: она помогла армиям, сражавшимся на Центральном направлении, остановить врага. Защитники Киева отвлекли на себя танковые и моторизованные дивизии и тем вынудили фашистское командование отказаться от дальнейших попыток наступать на Москву...
Слушая комиссара, я восхищался его способностью по скупым газетным сообщениям давать глубокий анализ событий.
Осложнение обстановки на юге подтолкнуло многих командиров, чувствовавших себя способными держать оружие, наведаться к комиссару с рапортом о выписке из госпиталя. Ходил и я. Подобные визиты вынудили комиссара собрать всех выздоравливающих и объявить, что рапорты о досрочной выписке из госпиталя рассматриваться не будут. Решение по атому вопросу принимает медицинская комиссия по представлению лечащего врача.
- Все мы военные, - заявил комиссар, - поэтому никакой самодеятельности.
Считая, что выписка из госпиталя во многом зависит от меня самого, все свободное время провожу на воздухе, в длительных прогулках по чудесным сочинским паркам. Они поражали меня экзотической растительностью. Раньше мне не доводилось видеть такие деревья, кустарники и цветы.
Однажды в госпитальном парке я встретил очень симпатичного старика, который медленно ходил по аллеям и что-то отмечал в записной книжке. Подойдя к нему, робко спросил:
- Дедушка, не знаете ли, как называется гигантское дерево с конической кроной и светлой хвоей? У нас в Сибири много хвойных деревьев, а таких нет.
Старик положил блокнот в наружный карман легкого парусинового пиджака и, проведя рукой по седой бородке, добродушно улыбнулся, отчего многочисленные складки, избороздившие его лицо, стали более глубокими.
- Это дерево, юноша, называется лжецуга тисолистная, - ответил он. Родина ее - Северная Америка. Этому экземпляру еще далеко до гиганта. Лжецуга, пожалуй, самое высокое дерево в мире. Оно достигает ста метров, а толщина ствола может перемахнуть за пятиметровую отметку...
Мы разговорились. Старик назвался Трофимом Николаевичем, спросил, как меня зовут, где воевал, при каких обстоятельствах ранен. Мок ответы он слушает с неподдельным интересом, часто горестно приговаривает:
- Бедные, бедные мальчишки!
Трофим Николаевич рассказал о своей тревоге за внуков, которые были моими ровесниками. Оба они на фронте: один - в пехоте, другой - в саперных частях.
Растроганный воспоминаниями, Трофим Николаевич положил руку мне на плечо и ласково сказал:
- При встрече ты назвал меня дедушкой. Так и зови впредь, мне приятно: невольно вспоминаю своих мальчиков.
Пожелав мне быстрейшего выздоровления, он зашагал было по аллее, но вдруг остановился:
- Внучек! Погоди.
Я приблизился.
- Завтра мне предстоит поездка в большое хозяйство, которое занимается выращиванием посадочного материала для парков Черноморского побережья. Там великолепный дендропарк. Если хочешь, милости прошу со мной.
- С удовольствием! - обрадовался я. - Только разрешат ли мне отлучиться из госпиталя?
- Это я беру на себя. Завтра в одиннадцать часов жди меня у входа.
На следующий день во время утреннего обхода лечащий врач сказал, что начальник госпиталя разрешает мне поездку в дендропарк.
За полчаса до назначенного времени с нетерпением прохаживаюсь у ворот. Заметив издали сухонькую фигуру Трофима Николаевича, радостно спешу навстречу.
По пути в дендропарк Трофим Николаевич интересуется моим самочувствием, спрашивает, не беспокоит ли рана. С улыбкой заверяю, что "к бою готов" и со дня на день жду вызова на комиссию.
- Эх, молодость, молодость! - вздыхает старик. - Как вы все торопитесь. Вот и внуки мои, еще и годы не призывные, а они двадцать второго июня побежали в военкомат... и добились-таки своего: воюют...
На полуторке мы быстро доехали до реки Мзымты, на берегу которой раскинулись поля Сада южных культур. Здесь еще до революции Трофим Николаевич под руководством выдающегося садовода Скриваника начинал свою деятельность.
- Весь этот великолепнейший парк, - старик с гордостью обводит вокруг себя широким жестом, - заложен каких-нибудь тридцать лет назад. Сейчас он занимает шестнадцать с половиной гектаров. Тут представлена флора почти всех субтропиков. - И предложил: - Ты, внучек, погуляй. Я договорюсь в конторе, чтобы выписали нам посадочный материал, и познакомлю тебя с парком.
Оставшись один, с интересом рассматриваю невиданные деревья и кустарники. Скоро вернулся Трофим Николаевич.
- Вот посмотри на наиболее типичных представителей субтропиков, сказал он, указывая на пальмы и бананы. - А вот пампасская трава. На своей родине, в Южной Америке, она достигает двух с половиной метров высоты. Из нее можно делать бумагу и различные плетеные изделия. Это араукария, живет до двух тысяч лет...
- Я слышал, что дубы живут сотни лет, но чтобы тысячу! Невероятно!
- Ничего удивительного, - возразил Трофим Николаевич. - И среди деревьев есть долгожители. Вот, например, болотный мексиканский кипарис. Дерево мощное, с чрезвычайно широкой кроной и нежной хвоей, доживает до четырех тысяч лет.
Заметив, что я рассматриваю неестественные по форме кустарники, Трофим Николаевич добродушно улыбается:
- Квадратная и шарообразная форма кустарников - дело рук человеческих: парковые рабочие регулярно подстригают самшит.
Мы остановились в тени могучих, незнакомых мне деревьев.
- Вот самый распространенный представитель нашего кавказского леса бук восточный, - объясняет старик. - Он занимает на Кавказе более четверти всей лесной площади и имеет важное народнохозяйственное значение. У него красивая, крепкая и гибкая древесина. Буковые орешки содержат масло, используемое в пищевой промышленности.
