- А что поделаешь? - продолжил Пресняков. - Приходится приспосабливаться. Так сказать, сглаживать углы несовместимости. Терпеть до времени им - нас, нам - их. Правда, весь вчерашний день крепко бесились фрицы. Мы как могли огрызались, давали сдачи. - Капитан Пресняков помолчал, бросил взгляд на правый фланг: - А теперь, боюсь, будет нам досаждать вон та высотка.

Речь шла о высоте 131,4. Хотя и небольшая по размерам, однако она господствовала над окружающей местностью. С нее хорошо просматривался наш передний край, особенно подходы к Лесным Халупам. Недаром немцы в первый же день десанта начали спешно возводить по ее гребню и скатам инженерные сооружения. Мы пробовали домешать им ружейно-пулеметным и снайперским огнем, но он был малоэффективен, к тому же враг ответил минометным и артиллерийским. Да и, откровенно сказать, вчера нам было не до высоты. Еле успевали сдерживать натиск врага со стороны Лесных Халуп.

Опасность со стороны этой зловредной высотки подстерегала нас впереди. Предстояло расширять плацдарм. К утру 31 июля форсировали Вислу подразделения 828-го и 862-го стрелковых полков. Красовцы разместились на правом фланге, полк майора Кожевникова - на левом. Если же выражаться точнее, основная масса личного состава укрылась в траншее, ходах сообщения, окопах, занятых нашим батальоном в ходе вчерашних боев. Штабы батальонов, минометные роты, тыловые подразделения расположились по всему плацдарму. Естественно, такая скученность войск на небольшом пятачке была чревата последствиями: район обороны, как уже отмечалось, насквозь простреливался огнем. Нужно было захватить Лесные Халупы, которые давали возможность противнику скрытно сосредоточивать имеющиеся силы и огневые средства, маневрировать ими по фронту и в глубину.

Путь к населенному пункту лежал через ровный участок местности. Всего двести пятьдесят - триста метров! Но их нужно было преодолеть под фланговым огнем с высоты 131,4. Это-то и имел в виду адъютант старший батальона, обращая на нее внимание майора Модина.

- Та-ак, - протянул Николай Сергеевич, - значит, нужно сковырнуть прежде всего этот чирей.

Взяв у меня бинокль, Модин минут пять рассматривал высоту, морщил лоб, вздыхал, наконец оторвал бинокль от глаз:

- На высоту пойдут батальоны Красовского. Им сподручнее - рядом. Они начнут. Немцы увязнут, а тогда уж двинете и вы. Так и доложу командиру полка. Пусть связывается с комдивом и решает эту проблему.

Пока с начальником штаба полка обговаривали нюансы предстоящей атаки, не дремал и противник. Со стороны Гурно послышался идущий сверху гул. Нарастая, он заполнял округу, проникал в траншеи, окопы, блиндажи, заставлял бойцов и командиров отрываться от насущных дел и шарить по западной стороне небосвода глазами.

- Вот они! Идут, идут, стервятники!

Голоса находящихся рядом ротных пулеметчиков потонули в приближающемся реве авиационных двигателей. Модин бросил взгляд на фашистские самолеты:

- "Гости" жалуют.

- Да, непрошеные. Угостить бы их как следует.

- Пока, к сожалению, особенно нечем. - Майор помолчал, тяжело вздохнул и продолжил: - Ну я пошел к себе, комбат.

Пригибаясь в траншее, Николай Сергеевич двинулся на НП полка. Я продолжал следить за фашистскими самолетами. "Может, пролетят?" - пробую успокоить себя. Но - нет! Над Лесными Халупами они начали разворачиваться для атаки.

Вскоре первая волна стала стремительно приближаться. Навстречу ей лихорадочно, бегло и звонко по всему плацдарму рассыпались выстрелы. Несколько секунд спустя, тяжким воем прорезав трескотню выстрелов, разорвались первые бомбы. Дрогнула и колыхнулась земля. Волны сжатого воздуха, осколки пронеслись над нами.

- Двухсотками садят, гады! - сквозь зубы процедил Пресняков.

- Не меньше.

Мои слова утонули в новой серии взрывов. Бомбы падали, казалось, без перерыва. Все вокруг сотрясалось, стонало, ухало. Неприятный озноб охватил меня. Нет, о себе я не думал. За вчерашний день свыкся с мыслью, что осколки и пули меня минуют. Но вот выдержат ли люди в этом сущем аду грохота и свиста металла? Не сдадут ли у кого нервы? Мысленно пробегаю по лицам офицеров, старшин, сержантов, солдат. Почти с каждым из них за прошедшие сутки встречался и чуть ли не каждого видел в трудные моменты бешеных фашистских атак. "Старички" не подведут. Но вот новенькие...

Очевидно, не один я думал об этом. В углу блиндажа зашевелился комсорг батальона лейтенант Володя Баранов. Он стал что-то говорить Ивану Ивановичу. Елагин взглядом указал на меня.

- Разрешите, товарищ капитан, пойти к прибывшим сегодня на плацдарм ребятам? - обратился Баранов ко мне. - Как бы не оробели!

- Нет. Видишь, что делается? Не успеешь нос высунуть, напорешься на осколок, а то и под бомбу угодишь.

Но он продолжал просительно смотреть на меня. В этот момент в разрывах бомб возникла пауза. Я согласился.

- Слушаюсь! - вскинул руку к головному убору Баранов и, схватив автомат, бросился к выходу.

Почти одновременно в ходе сообщения появился солдат. Без пилотки, гимнастерка и брюки в земле и глине. Вероятно, пока бежал, не один раз пришлось спасаться от бомб. Боец тяжело дышал. На побледневшем лице тревога.

- Из новеньких? - не удержался от вопроса Пресняков. Солдат кивнул и, выплюнув сгусток грязи, отыскал глазами меня:

- Товарищ капитан, командир роты старший лейтенант Ковалев передает: в Лесных Халупах замечено скопление противника.

Я перевел взгляд на командира отделения связи. Старшина Иванов в свой черед вопрошающе посмотрел на телефониста, крутившего с ожесточением ручку индуктора. "Резеда", как слышишь меня? "Резеда"!" - повторял солдат. Однако трубка молчала.

- Не слышит он нас, - внес ясность старшина. - Порыв. Проверь связь с другими абонентами.

Голос его заглох в режущем слух нарастающем свисте и чьем-то надрывном крике "Ложись!". По привычке пригнулись, нас качнуло, раздался страшный грохот. Но еще за какую-то долю секунды до него в лицо и уши ударило чем-то раскаленным, резкая, нещадная боль прошла но всему телу, из глаз брызнули радужные искры, стало тяжело дышать. Тряхнул головой и открыл глаза. Лопнувшая в нескольких местах земля блиндажа медленно плыла к ногам. Повернулся к Преснякову. Капитан хватал открытым ртом воздух, ощупывая рукой затылок. Позвал Игоря Тарасовича, он не откликнулся, дотронулся до его плеча, но и тогда он не отреагировал. И только когда взял его за руку, Пресняков ошалевшими глазами взглянул на меня, вымученно улыбнулся, зашевелил побелевшими губами.

- Не слышу, - дотронулся я до ушей. - Кричи громче!

Игорь Тарасович в ответ качал головой, продолжая что-то говорить. Было ясно: нас контузило взрывной волной. Телефонисту досталось больше. Солдат ударился об аппарат и теперь захлебывался кровью у траншейной ниши. Связной от Ковалева лежал рядом. Старшина стоял на одном колене, закрывая лицо руками.

- Ух ты! - донесся до меня глухой, как из-под земли, голос. - Мать ты моя хавронья! Никак, у праотцов побывали?

"Бухарин", - мелькнула мысль. У моего заместителя по строевой части в критические моменты была поговорка "мать ты моя хавронья". Бросил ищущий взгляд вправо, влево, назад и наконец у обвалившегося входа в блиндаж увидел Николая Яковлевича.

Постепенно ко мне возвращался слух, хотя в ушах продолжало звенеть. Вскоре стал ясно различать звуки разрывов снарядов и мин, пришедшие на смену бомбовым ударам, визг осколков. У дальней стены заворочался и запричитал телефонист: "Паразит, что же ты делаешь, так ты меня до Берлина и вовсе ни с чем оставишь, зануда". Мы с Бухариным невольно оглянулись. Солдат, держа на ладони два выбитых зуба, в порыве ярости честил противника. Я хотел остановить связиста, но Николай Яковлевич удержал:

- Пусть отойдет, Александр Терентьевич, не нужно трогать. Тем временем старшина Николай Иванов выслал телефонистов на линию, а от командиров подразделений прибыли с докладами связные. Офицеры подтверждали донесение старшего лейтенанта Ковалева о сосредоточении противника в Лесных Халупах.