Данте Алигьери

Отрывки из сборника поэзии

Песнь тридцатая

............................. Как иногда багрянцем залиты В начале утра области востока, А небеса прекрасны и чисты, И солнца лик, поднявшись невысоко, Настолько застлан мягкостью паров, Что на него спокойно смотрит око, Так в легкой туче ангельских цетов, Взлетавших и свергавшихся обвалом На дивный воз ивне его краев, В венке олив, под белым покрывалом, Предстала женщина, облачена В зеленый плащ и в платье огнеалом. И дух мой, - хоть умчались времена, Когда его ввергала в содроганье Одним своим присутствием она, А здесь неполным было созерцанье, Пред тайной силой, шедшей от нее, Былой любви изедал обаянье. Едва в лицо ударила мое Та сила, чье, став отроком, я вскоре Разящее почуял острие, И глянул влево, - с той мольбой во взоре, С какой ребенок ищет мать свою И к ней бежит в испуге или в горе, Сказать Вергилию: "Всю кровь мою Пронизывает трепет несказанный: Следы огня былого узнаю! " Но мой Вергилий в этот миг нежданный Исчез, Вергилий, мой отец и вождь, Вергилий, мне для избавленья данный. Все чудеса заретных Еве рощ Омытого росой не оградили От слез, пролившихся как черный дождь. "Дант, оттого что отошел Вергилий, Не плачь, не плач еще; не этот меч Тебе для плача жребии судили" Как адмирал, чтобы людей увлечь На кораблях воинственной станицы, То с носа, то с кормы к ним держит речь, Такой, над левым краем колесницы, Чуть я взглянул при имени своем, Здесь поневоле вписанном в страницы, Возникшая с завешенным челом Средь ангельскго празднества - стояла, Ко мне чрез реку обратясь лицом. Хотя опущенное покрывало, Окружено минервиной листвой, Ее открыто видеть не давало, Но с царственно взнесенной головой, Она промолвила, храня обличье Того, кто гнев удерживает свой: "Взгляни смелей! Да, да, я - Беатриче. Как соизволил ты взойти сюда, Где обитают счастье и величье? " Глаза к ручью склонил я, но когда себя увидел, то, не молвив слова, К траве отвел их, не стерпев стыда. Так мать грозна для сына молодого, Как мне она казалась в гневе том: Горька любовь, когда она сурова. Она умолкла; ангелы кругом Запели: "In te, Domine, speravi"* На "pedes meos"** завершив псалом. Как леденеет снег в живой дубраве, Когда, славонским ветром остужен, Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве, И как он сам собою поглощен, Едва дохнет земля, где гибнут тени, И кажется - то воск огнем спален, Таков был я, без слез и сокрушений, До песни тех, которые поют Вослед созвучьям вековечных сеней; Но чуть я понял, что они зовут Простить меня, усердней, чем словами: "О госпожа, зачем так строг твой суд! ", Лед, сердце мне сжимавший как тисками, Стал влагой и дыханьем и, томясь, Покинул грудь глазами и устами.

* На тебя, Господь, уповаю /лат/.

** Мои ноги /лат/.

Она, все той же стороны держась На колеснице, вняв моленья эти, Так речь начав, на них отозвалась: Вы бодрствуете в вековечном свете; Ни ночь, ни сон не затмевают вам Неутомимой поступи столетий; И мой ответ скорей тому, кто там Сейчас стоит и слезы льет безгласно, И скорбь да соразмерится делам. Не только силой горних кругов, властно Велящих семени дать должный плод, Чему расположенье звезд причастно, Но милостью божественных щедрот, Чья дождевая туча так подъята, Что до нее наш взор не досягнет, Он в новой жизни был таков когда-то, Что мог свои дары, с теченьем дней, Осуществить невиданно богато. Но тем дичей земля и тем вредней, Когда вней плевел сеять понемногу, Чем бльше силы почвенней у ней, Была пора, он находил подмогу В моем лице; я взором молодым Вела его на верную дорогу. Но чуть я, между первым и вторым Из возрастов, от жизни отлетела, Меня покинув, он ушел к другим. Когда я к духу вознеслась от тела И силой возросла и красотой, Его душа к любимой охладела. Он устремил шаги дурной стезей, К обманным благам, ложным изначала, Чьи обещанья - лишь посул пустой. Напрасно я во снах к нему взывала И наяву, чтоб с ложного следа Вернуть его: он не скорбел нимало. Так глубока была его беда, Что дать ему спасенье можно было Лишь зрелищам погибших навсегда. И я ворота мертвых посетила, Прося, в тоске, чтобы ему помог Тот, чья рука его сюда взводила. То было бы нарушить Божий рок Пройти сквозь Лету и вкусить губами Такую снедь, не заплатив оброк Раскаянья, обильного слезами".

Песнь тридцать первая

Ты, ставший у священного потока, Так, речь ко мне напрвив с острием, Хоть было уж и лезвие жестоко, Она тот час же начала потом, - 4 Скажи, скажи, права ли я! Признаний Мои улики требуют во всем" Я был так слаб от внутренних терзаний, 7 Что голос мой, поднявшийся со дна, Угас, еще не выйдя из гортани. Пождав: "Ты что же? - молвила она. - 10 Ответь мне! Память о годах печали В тебе волной еще не сметена". Страх и смущенье, горше, чем вначале, 13 Исторгли из меня такое "да", Что лишь глаза его бы распознали. Как самострелломается, когда 16 Натянут слишком, и полет пологий его стрелы не причинит вреда, Так я не вынес бремени тревоги, 19 И ослабевший голос мой затих, В слезах и вздохах, посреди дороги. Она сказала: "На путях моих, 22 Руководимый помыслом о благе, Взыскуемом превыше всех других, Скажи, какие цепи иль овраги 25 Ты повстречал, что мужеством иссяк И к одоленью не нашел отваги? Какие на челе у прочих благ 28 Увидел чары и слова обета, Что им навстречу устремил свой шаг? " Я горьким вздохом встретил слово это 31 И голос мой усильем подчиня, С трудом раздвинул губы для ответа. Потом, в слезах: "Обманчиво маня, 34 Мои шаги влекла тщета земная, Когда ваш облик скрылся от меня". И мне она: "Таясь иль отриая, 37 Ты обмануть не мог бы Судию, Который судит. все деянья зная. Но если кто признал вину свою 40 Своим же ртом, то на суде точило Вращается навстречу лезвию. И все же, чтоб тебе стыднее было, 43 Заблудшему, и чтоб тебя пять, Как прежде, песнь сирен не обольстила, Не сея слез, вниай мне, чтоб узнать, 46 Куда мой образ, ставший горстью пыли, Твои шаги был должен направлять. Природа и искуство не дарили 49 Тебе вовек прекраснее услад, Чем облик мой, распавшийся в могиле. Раз ты лишился высшей из отрад 52 С моею смертью, что же в смертной доле Еще могло к себе привлечь твой взгляд? Ты должен был при первом же уколе 55 Того, что бренно, устремить полет Вослед за мной, не бренной, как до толе. Не надо было брать на крылья гнет, 58 Чтоб снова потрадать, - будь то девичка Иль прочий вздор, который миг живет. Раз, два страдает молодая птичкаж; 61 А оперившихся и зорких птиц От стрел и сети бережет привычка". Как малыши, глаза потупив ниц, 64 Стоят и слушают, и, сознавая Свою вину, не подымая лиц, Так я стоял. "Хоть ты скорбишь, внимая, 67 Вскинь бороду, она сказала мне. Ты больше скорби вынесешь, взирая". Крушится легче дуб на крутизне 70 Под ветром, налетевшем с полуночи Или рожденным в Ярбиной стране, Чем поднял я на зов чело и очи; 73 И, бороду взамен лица назвав, Она отраву сделала жесточе. Когда я каждый распрямил сустав, 76 Глаз различил, что первенцы творенья Дождем цветов не окропляют трав; И я увидел, полн еще сметенья, 79 Что Беатриче взоры навела На Зверя, слившего два воплощенья. Хоть за рекой и не открыв чела, - 82 Она себя былую побеждала Мощнее, чем других, когда жила. Крапива скорби так меня сжигала, 85 Что чем сильней я что-либо любил, Тем ненавистней это мне предстало. Такой укор мне сердце укусил, 88 Что я упал; что делалось со мною, То знает та, кем я повержен был. Обретши силы в сердце, над собою 91 Я увидал сплетавшую венок И услыхал: "Держись, держись рукою! " Меня по горло погрузя в поток, 94 Она влекла и легкими стопами Поверх воды скользила, как челнок. Когда блаженный берег был над нами, 97 "Asperqes me"* - так нежно раздалось Что мне не вспомнить, не сказать словами, Меж тем она, взметнув ладони врозь, 100 Склонилась надо мной и погрузилп мне Мне голову, так что глотнуть пришлось. Потом, омытым влагой, поместила 103 Меж четверых красавиц в хоровод, И каждая менярукой укрыла. "Мы нимфы - здесь, мы - звезды в тьме высот; 106 Лик Беатриче не был миру явлен, Когда служить ей мы пришли вперед. Ты будешь нами перед ней поставлен; 109 Но вникнешь в свет ее отрадных глаз Среди тех трех, чей взор острей наравлен". Так мнеони пропели; и тотчас 112 Мы перед грудью у Грифона стали, Имея Беатриче противнас. "Не береги очей, - они сказали. - 115 Вот изумруды, те, что с давних пор Оружием любви тебя сражали". Сто сот желаний жарче, чем костер, 118 Вонзили взгляд мой в очи Беатриче, Все на Грифона устремлявшей взор.