Из-под шапки выглядывало худое личико с приплюснутым носом и шербатым ртом. Огромные глаза цвета мокрого асфальта смотрели не то насмешливо, не то осуждающе. Левый глаз был заметно выше правого, и оттого казалось, что один глаз смотрит в сердце, а другой - в лицо. Ребенок держал в руках бутылочку с голубым крестом и уже выпил половину мутно-белого раствора.

- Ужасная гадость, - сказал мальчишка Генриху, будто старому знакомому. - Из чего только бизеры эту муть делают? Наверняка из мусора. И еще две фики берут.

- Прикопка мне не нужна, - отвечал Генрих.

- Только учтите, - мальчика отшвырнул бутылочку, - в сад я вас не повезу. Сад - запретная зона. Там на прошлой недели опять аэрокар разбился. У деревьев высота обманывает. Кажется, чуть-чуть от земли, а подлетишь ветви аж до самого неба.

- А разве в огородах яблонь нет?

- Есть, конечно... - неопределенно протянул мальчонка. - Да только непруха с этими яблонями в огородах. Вот мой дядька, к примеру. Посадил пятьдесят яблонь, холил их, лелеял. Только они стали урожай давать, как дядька взял и помер. Не жмыхом стал, а именно помер. А наследники все яблони вырубили. Картоху насадили. Картоха надежнее. А если у кого урожай яблок, то мальчишки в ватаги сбиваются и в набег. В прошлом году двоих пацанов застрелили. А еще один с яблони упал и позвоночник сломал. Но не помер. Теперь лежит, башкой только шевелит, руки и ноги онемели. Папка с мамкой его на мену хотят свезти - пускай хоть с мальца толк какой будет. А в этом году набегов не будет, потому как и яблок не будет. ОБЫЧНЫЕ яблони не цвели.

- Мне не нужен сад. Нет. Нужен донор.

- Это не ко мне, - энергично махнул рукой мальчишка. - Я на мену не хожу. Меня мамка с батей пытались туда пристроить, сами отвели, и талончик на перекачку получили. Под него водки набрали и сапог резиновых три пары, а я... - мальчишка внезапно замолчал. - Или вы уже засажены?

- Видимо, да... - кивнул бизер.

- Давно?

- Четыре месяца назад.

- Зачем же вам еще? Не доели?

- Думаю, напротив, объелся.

- Леонардо! - окликнул мальчика низкий женский голос.

Открытый белоснежный аэрокар висел в полуметре над землей, приподняв вверх прозрачный обтекаемый нос, поэтому женщине на сиденье пришлось откинуться назад. Лет ей было уже за тридцать. Узкое смуглое лицо с черными, чуть косо прорезанными глазами, щедро обсыпали темные родинки, а одна, величиной с горошину, угнездилась на верхней губе, придавая тонкогубому рту выражение змеиного ехидства. Темные волосы, тонкие и прямые, были стянуты на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Черное шелковое платье с серебристым отливом , закрывало не только плечи, но и шею, зато полностью оставляло открытыми руки.

- Леонардо, я же запретила тебе ходить на мену, - проговорила женщина строгим голосом.

- Кто это? - спросил Генрих. - Твоя мать?

- Как же! - хихикнул Леонардо. - Хозяйка моя, Ядвига. Классная баба. Она все про огороды знает.

- Все знает... - как эхо, повторил Генрих. - Может, она знает, где мне искать того, второго?

Хотя он говорил тихо и стоял далеко, Ядвига расслышала вопрос. Внимательно оглядела Генриха с головы до ног, и в свою очередь спросила:

- А ты кто?

- Я - Уилл Шекспир. Может, слышали? Жил такой дрянной актер когда-то. В молодости - браконьер, а в старости - процентщик. Но так вышло, что имя его навсегда прилепилось к титульным листам "Гамлета" и "Короля Лира". Так вот я - только имя, наклейка над чужим талантом.

- Хочешь избавиться от имени? Или от таланта? - Ядвига смотрела в упор, не мигая.

Мнилось - она хочет разбить скорлупу лица и вытащить на поверхность нечто, скрытое маской кожи.

- Хочу найти прежнего себя. Я уверен - мой собственный мозг был не менее ценен.

- Зачем же ты купил себе новый талант? - усмехнулась Ядвига.

- Так вышло, - пожал плечами Генрих. - Не я в том виноват.

- Все виноваты без вины. И кто же должен исправлять содеянное?

Генрих улыбнулся. Ему нравился этот разговор, похожий на разминку фехтовальщиков.

- Вот уж не думал, что встречу такую женщину здесь, в огородах.

- Ошибаешься, яблочный мой, я не из огородов. Я из сада.

При упоминании о саде в ее лице появилось что-то отталкивающее, настороженно-волчье. Будто сад был ее добычей, и волчица опасалась ее потерять.

- А я не садовник! - Генрих протестующе взмахнул рукой, пытаясь успокоить хозяйку сада. - Мне просто нужен тот, второй. Может, вы знаете, как его найти? Того, поглотившего Генриха Одда?

Несколько секунд Ядвига сидела неподвижно, глаза ее невидяще смотрели куда-то поверх головы бизера. Потом она очнулась, огляделась кругом и, распахнув дверцу аэро, сделала энергичный приглашающий жест. Генрих шагнул к машине.

- Не ты! - крикнула Ядвига. - Леонардо! - и с силой хлопнула ладонью по сиденью.

- Так что же мне делать? - настаивал Генрих.

- Ты - художник. Рисуй!

И серебристый аэрокар взмыл в небо.

Леонардо, усевшись рядом с Ядвигой, расслышал, как она прошептала:

- Он мне нужен... Да, да, он мне очень нужен... - На щеках ее выступили два ярких, будто нарисованных пятна. - У него красивое лицо, правда? - спросила неожиданно Ядвига.

- Не заметил, - буркнул Лео.

- Ты слышал: его зовут Генрих Одд.

- Сначала он назвался иначе.

- То был псевдоним, и не слишком удачный. Мы, Лео, должны с тобой узнать... - она запнулась. - Может, он опасен? Как ты думаешь, ему можно в сад? Он не повредит саду? И мы должны узнать... - но что узнать, она опять не договорила.

Впрочем, Лео давно уже привык к отрывистым фразам хозяйки и мыслям ее, брошенным наугад.

- Я понял! - воскликнул мальчишка. - Принято к исполнению, уважаемая! Шустряк все разузнает!

- Господин Шустряк связан с чернушниками, - остерегла Ядвига. - А чернушникам об этом бизере знать совершенно ни к чему.

- Чернушники не трогают бизеров.

- Кто тебе это сказал? - рассмеялась Ядвига.

- Не волнуйтесь, мадам, Шустряк, хоть и менамен, но мой брат и исключительно вам предан.

- Шустряку я никогда не доверяла. - Ядвига с сомнением покачала головой.

Серебристая машина давно уже растворилась в летнем небе, а Генрих продолжал стоять неподвижно, пытаясь отыскать в густой синеве исчезнувшую светлую точку. Потом, очнувшись, он извлек из кармана плаща толстый блокнот и вечный карандаш, и уселся прямо на пеноплиты. Рука, ведомая чужой мыслью, принялась чертить замысловатый узор из ломаных линий. По всему телу разлилась мгновенная слабость, и острая боль пронзила виски. Генрих увидел себя бредущим по свежевыпавшему снегу. Темень, до рассвета далеко, и только звезды освещали путь.