Шлепки влажной зелени по лицу. Соцветия голубых и розовых цветов срывались с ветвей и парили в воздухе, но не найдя ничего интересного для себя, вновь прилеплялись к веткам. Ящерки со стрекозиными крыльями собирали нектар длинными ярко-розовыми язычками. Платон старался держаться параллельно тропе. Странно: по ней никто не ходит уже давно, а она все еще существует, и не заросла травой и кустарником. Или ходит? Тропа кажется не просто чистой, а отутюженной. Хотя кое-где зеленая шерстка травы и мха покрыла ее камни. Может быть, эгейцы ползают вверх-вниз по своему острову?

Наконец археолог добрался до границы серых скал. Перед ним была вырубленная в камне лестница. Идти наверх? Но вряд ли эгейцы в нынешнем обличье могут взобраться по таким скалам. Если они и поднимались сюда, то лишь по воздуху.

Закон развития цивилизации гласит: разумная планетарная система выбирает только один путь. Всегда только один. Второй становится тупиком. Развитие не оставляет разуму выбора... Дорогу всегда торит меньшинство. Остальные, ворча, плетутся следом. И все больше и больше отстают. И помирают в пути. Они ропщут, бунтуют, пытаются заставить повернуть тех, кто впереди, кидаются боковыми тропами наперерез...

Но все попытки бесполезны. Движение подразумевает один путь. Нелепо двигаться по двум разным дорогам одновременно. В лучшем случае дороги /должно прокладывать параллельно и не слишком далеко друг от друга, как рельсы на древних железных дорогах. Многообразие - это статика и замкнутость.

Эта лестница наверняка осталась еще с той поры, когда Эгеида была миром тверди. Травы не смогли угнездиться на серо-коричневых камнях. Впрочем, и склоны скал тоже были лишены растительности. Серые, иссеченные ветром камни. Лишь на горизонтальных террасах трепетали на ветру пучки зелени. Профессор Рассольников двинулся по лестнице...

Лестница, ступени, минуты...

Всегда одна тропа, ведущая наверх... Неужели и для Галактической цивилизации такой же путь? Многообразие - достояние археологии. Для живых выбора нет. Платон остановился перед каменной стеной, опоясывавшей гору. Несомненно, стена была рукотворного происхождения, сложенная из громадных вертикальных плит. Каждая плита подогнана плотно, без зазора - игла не пройдет меж блоками. Платон пошел вдоль стены. Никакого намека на вход. Вот она, пещера Али-бабы!

- Сезам, откройся! - крикнул археолог, но заклятье не подействовало.

Да, похоже на раскопки Пергамского алтаря. Карл Хуманн тоже нашел византийскую стену длиной триста метров. Стену, в которую византийцы замуровали фриз алтаря Зевса. Надо было обороняться от наступающих арабов, вот и оборонялись, выламывая античные плиты. К чему жалеть алтарь, который христиане именовали "престолом сатаны"? На счастье, они складывали плиты барельефами внутрь, и потому часть изображений уцелело, хотя фанатики успели отбить богам и гигантам лица и половые органы на заре христианства. Почему-то лица и половые органы оскорбляют фанатиков одним фактом своего существования. Безликие и бесплодные - идеал добродетели. Но на вопрос: "Зачем нужны идеалы бесполым и безликим"? - фанатики не дают ответа.

А что если там, на другой стороне плит, своя гигантомахия, по каким-то причинам скрытая от посторонних глаз? Но как только Корман сумел узнать, что внутри? Просто так ножичком не поцарапаешь. Тут нужен специальный прибор, чтобы просветить плиты и увидеть... Или хотя бы вырезать часть стены.

Неужели Корман нашел свой Пергам? Неужели?

Однако придется подождать. Хуманн ждал семь лет. Профессору Рассольникову придется ждать семь дней - и он вернется к этой горе с оборудованием и заставит стену отдать свою тайну.

Едва Платон нырнул в море зелени, как услышал странное тарахтенье. Обезьянки подняли немыслимый крик. Грозди цветов переселились с нижних веток на верхние. Над тропой ползли в тарахтящих креслах два эгейца. В одном кресле страж, во втором - пожилая женщина. Оба без масок, морды вымазаны разноцветной глиной. Женщина закутана в обрывок потрескавшейся черной кожи. Археолог прижался к стволу огромного дерева. Какая-то наглая обезьянка ухватила его за рукав комбинезона и принялась теребить. Потом попыталась попробовать, каков комбинезон на вкус.

Эгейцы о чем-то разговаривали. Разумеется, на своем, эгейском. Платон ничего не понимал. Один раз он услышал знакомое слово. Вернее, имя. "Крто". Осторожно вставил в ухо капсулу транслейтора.

- ... Жадина. Нет ему прощения, - бормотала старуха.

- Есть слухи, что он трупоед, - отвечал страж.

- Нет прощения, - повторила старуха. - Но веселье для его непременно. Недаром Слокс - веселист. Откуда самка... Вранье ... Я продудела Слоксу в раковину ...

- Молодец, Скко.

Голоса замерли. Транслейтор перестал переводить.

Платон спустился к берегу и погрузился в воду. Теперь надо добраться до островка, забрать оборудование и упаковать землесос. Обе рыбины были уже тут. Плиний Старший держался с достоинством, а Младший не понимал, что происходит, и вертелся вокруг, нервничал. Даже не обращал внимания не бисквиты, которые на прощание Платон щедро разбросал вокруг. Когда археолог поплыл назад к острову Волка, Плиний долго тащился следом, постепенно отставая: не верил, что его друг уплывает навсегда. Наконец, в очередной раз обернувшись, Платон увидел, что Плиния нет. Он представил себя на месте своего желтобокого друга. В тот миг, когда тот окончательно потерял надежду.

Что за черт! Что за дурацкая сентиментальность! Он жалеет рыбу...

Весь обратный путь Платону предстояло плыть под водой. Путь довольно долгий. Главное - не повстречаться с броненосцем. Хотя "фараон" должен надежно защитить от этой твари.

Внезапно почудилось, что солнце заходит. Вроде бы рано... Археолог поднял голову. Над ним плыло какое-то огромное животное. Цвет снизу не разобрать. Тварь плоская и двигалась очень медленно. Да нет, это не животное. Это косяк рыбы. В центре пульсировало плотное ядро. Атлантида не сразу понял, что ядро это - эгеец, и мелкие рыбешки его пожирают. Платон поплыл быстрее. Стайка рыбешек отделилась от основного массива и устремилась за ним. Они были все красного цвета. Кроваво-красного... Выстрел из бластера... Рыбешки порскнули в разные стороны. Атлантида оглянулся. Эгейца почти сожрали. Косяк стал погружаться. Черт! Платон поплыл быстрее. Надо было взять с собой подводный буксирчик. Побоялся вызвать подозрения. Идиот! Теперь эти твари его сожрут. Новый выстрел из бластера распугал наиболее дерзких и зажарил парочку неудачников, но обстановка не изменилась. Вокруг археолога уже плескался весь косяк, и несколько наиболее отчаянных попробовали, каков костюм-адаптер на вкус. Пленку не прокусили, но не сдались и вновь ринулись в атаку. Десятки, сотни мелких рыбешек рвали острыми зубами костюм археолога... Мельтешили перед лицом, пытались впиться зубами в нос, в пальцы. Атлантида выстрелил вновь. Впереди образовался проход, но тут же сомкнулся. Он уже ничего не видел: рыбы были повсюду: наверху и снизу, и по бокам. Платон потерял ориентацию и бился в кипящем живом водовороте. Он запаниковал. Ужас захлестнул его, он стал метаться из стороны в сторону, попытался опуститься ниже - чтобы найти какую-то опору на дне. Но рыбы буквально сомкнулись в одно живое трепещущее одеяло, и не желали выпускать добычу. Платон ринулся наверх... И тут рыбья ловушка раскрылась. Атлантида увидел голубую, пронизанную лучами воду, и сверху падали камни... Да нет же, это не камни! Это птицы! Работая крыльями, как плавниками, они устремлялись вниз, хватали зараз по несколько рыбешек и возвращались наверх. За смелыми охотниками оставались цепочки мелких жемчужин - воздушных пузырьков. Все новые и новые птицы пикировали сверху, атакуя косяк со всех сторон. Косяк-хищник распался на несколько самостоятельных стай. Атлантида рванул наверх вместе с птицами. Он тоже нес свою добычу - зажатые в одной руке несколько кровожадных рыбешек.