«Это неправда, — думает Реми. — Этого просто не может быть!» Однако он знает, что он прошел вчера чуть больше, чем позавчера, а позавчера — чуть больше, чем в предыдущие дни. Но ему помогали. Он опирался на их плечи. Он слышал рядом дружеские голоса. Они тянули его вперед. Ему оставалось только покориться. В то время, как сегодня…

Он приподнимает одеяло, смотрит на свои ноги, которые неподвижно были вытянуты рядышком, и очень тихонько пытается их пошевелить. «Они шевелятся, но они меня не будут держать». Он откидывает одеяло, и, свесив ноги, садится на краю кровати. Задравшиеся штанины пижамы приоткрывают его вялые, бледные, безволосые икры, и Реми машинально повторяет: «Они меня не будут держать!» Он опирается о ночной столик и встает. Какое странное ощущение, когда тебя никто не поддерживает! Теперь нужно продвинуть вперед ногу. Какую? "Это не имеет значения, " — утверждал знахарь. Однако Реми в нерешительности раздумывает. Он не осмеливается сдвинуться с места, неспособен пересилить свою скованность. Он чувствует, что сейчас не просто упадет, а прямо таки обрушится на пол и разобьет себе голову. Реми прошибает холодный пот. Он стонет. Зачем им нужно, чтобы он ходил? За своей спиной он нащупывает шнурок и что есть мочи дергает его. Звонок должен вызвать дикий переполох на первом этаже. Скоро придет Раймонда. Она поможет ему лечь. Она принесет ему завтрак. Она его умоет, причешет… Раймонда! Он кричит так страшно, словно человек, который после пробуждения не может понять, где он находится. Внезапно он приходит в бешенство.

Его больше никто не любит. Его презирают, потому что он беспомощный калека. Его… Он сделал шаг. Он только что сделал шаг. Рука оторвалась от ночного столика. Вот он совершенно один, но он удерживает равновесие. И не падает. Слегка дрожат ноги. Реми испытывает предательскую слабость в коленях, но все же держится на ногах. Скользя подошвой по полу, он протаскивает оставшуюся позади ногу, потом еще раз продвигает ее вперед. Что говорил знахарь? «Ни в коем случае не раздумывайте, попытайтесь не думать о том, что вы идете». Реми медленно удаляется от кровати. Гнев прошодит. Ему больше не страшно. Он направляется к окну. Оно далеко, очень далеко, но Реми чувствует, что его лодыжки становятся более гибкими, что его ступни крепко стоят на полу. Он свободен. Он больше ни от кого не зависит. У него больше нет необходимости «с видом капризного ребенка», как говорила Раймонда, кого-то просить, чтобы открыли окно, подали ему книгу или сигарету. Теперь он сам может ходить.

«Я иду», — произносит Реми, перейдя от шкафа к зеркалу. Он улыбается своему отражению, откидывает нависшую над правым глазом светлую прядь волос. У него узкое девичье лицо, слегка вытянутый лоб и громадные глаза, которые так запали, что казались слегка подкрашенными. Забавно шагать по комнате, неожиданно чувствовать себя настолько высоким, что голова достает до этажерки, на которой Раймонда складывает книжки. Реми останавливается. Ему не верится, что он такой большой. Особенно, что он такой худой. Пижама висит на нем, как на вешалке. Она вяло свисает с его плеч, как будто внутри ее ничего нет. «В восемнадцать лет папа, вероятно, был вдвое толще меня», подумал Рени. Что касается дяди Робера… Но дядя Робер не был человеком.

Это скорее какой-то дикарь, издававший непонятные гортанные звуки, нелепое существо, которое то что-то невнятно про себя бурчало, то неожиданно и беспричинно взрывалось от смеха. Ну и видок же у него сейчас будет, когда он узнает, что его племянника вылечил какой-то шарлатан, гипнотизер, тип, который суеверно крестится, прежде чем дохнуть на больного и начать проделывать над ним пассы! Ведь дядя ни во что иное, как в Науку, не верит! Реми делает еще несколько шагов. Он чувствует, что ему нужно перевести дух, восстановить силы, и цепляется за подоконник, перевешивается из окна, чтобы дать отдых ногам. Этим утром все кажется таким новым, таким лучистым, сияющим. На авеню Моцарта четко обрисовываются контуры голых платанов, во дворе воробьи дерутся в пыли, залетают на крышу оранжереи. Оранжерея!… Реми считает на пальцах. Девять лет он туда не входил. Доктор, «настоящий» доктор, которого нанял дядя, утверждал, что влажная и тяжелая атмосфера подобного места опасна для больного. Да он просто не любил оранжерей, этот доктор! И дядя тоже. Должно быть, дядя и посоветовал ему дать такое предписание. Потому что эта оранжерея, такая экзотическая со своими тропическими деревьями, лианами, струйками воды, журчащими где-то в глубине сада, со своими скамеечками, скрытыми в необычной листве, была построена по маминому желанию… Реми еще сильнее наваливается на подоконник. Перед полуприкрытыми глазами мотается прядь его волос. Он пытается мысленно увидеть маму, но ему удается оживить в памяти только зыбкий силуэт, который где-то на окраинах сознания теряется среди теней прошлого. Все, что предшествовало несчастному случаю, мало-помалу стерлось из памяти. Однако Реми хорошо помнит, что мама почти каждый день водила его в оранжерею. Он помнит ее белую блузку с кружевным воротником. Перед глазами четко вырисовывается эта блузка, но сверху над нею ничего нет. Он изо всех сил старается представить мамино лицо… Он знает, что у нее были светлые волосы, выпуклый лоб, как у него самого… Он рисует в воображении хрупкую, грациозную девушку, но этот искусственно вызванный призрак не возбуждает никаких эмоций в его душе. Все это было так далеко! И потом, прошлое теперь не играет роли. Воспоминания… это неплохо, когда ты прикован к постели или к инвалидной коляске. В сущности, ей теперь место в гараже. Нельзя сказать, чтобы Реми ее ненавидел. Когда он, как всегда, зябко закутанный в плед, проезжал на ней по улице, люди оборачивались ему вслед. Он улавливал их полные сочувствия взгляды. Раймонда специально очень медленно катила коляску… Эта Раймонда прекрасно его знает! Неужели и в самом деле прошлое уже не играет роли? Уверен ли он, что уже не жалеет о том времени, когда?… Он поворачивается, осматривает комнату, останавливается взглядом на шнурке звонка у изголовья кровати, потом переводит его на костюм, который Клементина вчера вечером распаковала и разложила на кресле.

«Лучше пройдусь!» — решает Реми. Он идет по направлению к креслу. Он больше не испытывает никаких колебаний. Чувство одеревенелости в коленях и лодыжках изчезает. Реми натягивает безупречно отутюженные брюки и долго рассматривает себя в зеркале. Будут ли на него еще обращать внимание? Разве могут они себе представить, что он не такой, как остальные? Шикарный костюм! Наверняка его выбрала Раймонда. Выходит, она признала, что он не ребенок, что он стал мужчиной, что он также обладает и правами мужчины… Он слегка краснеет, быстро приводит себя в порядок, натягивает тупоносые ботинки с черной подошвой. Он спешит оказаться за пределами комнаты, шагать по улице вместе с остальными прохожими, рассматривать женщин, проносящиеся мимо машины. Он свободен. Кровь ударяет ему в голову, и он чувствует, что краснеет. Свободен… Свободен… Он больше не потерпит, чтобы с ним обращались, как с больным. Рядом с коляской Клементина поставила палку с резиновым наконечником, и у Реми появляется желание бросить эту палку во двор. Он кладет в карманы пиджака портсигар, зажигалку, бумажник. Нужно подумать о том, чтобы потребовать денег… Реми с удивлением спрашивает себя, как он мог на протяжении столь долгого времени выносить то, что с ним обращались, как с вещью, что его, как какой-то бездушный предмет, перемещали с места на место. Он открывает дверь, пересекает лестничную площадку. Сможет ли он нормально пройти по лестнице? А если он потеряет равновесие?.. Он закрывает глаза, на мгновение жалея о том, что он не в комнате, где его руки инстинктивно находили опору. Нужно было взять палку. Да, это верно, он всего лишь мягкотелый и беззащитный бедолага… Гулко стучало сердце. Чем они там занимаются внизу? Неужели никто не придет к нему на помощь? Разве не должен быть тут, рядом с ним, его отец? Должно быть, хорошо иметь сына, который постоянно находится в лежачем положении; просунул голову в дверь, брякнул: " Ну как, все в порядке, малыш?.. Тебе что-то надо?.. " и свалил, вздыхая и тихонько так прикрывая за собой дверь. А если Реми вернется в комнату? Если он притворится, что не может ходить? Ну нет. Это говорит его нечистая совесть. Он отлично знает, что должен в одиночку выдержать это испытание. И он понимает, что его специально оставили одного. Чтобы доказать ему, что у него есть сила воли, как у настоящего мужчины… Он стискивает зубы, хватается за перила и рискует поставить ногу на первую ступеньку. Теперь его притягивает к себе бездна, в которую, подобно каскаду, аж до самого вестибюля стекает красный ковер.