Удивительно быстро юркнул в прошлое август; солнце промчалось галопом через точку осеннего равноденствия; красное и желтое заменили в привычной палитре зелень нашего лета. Каждая ночь была длиннее предыдущей, каждый новый дождь все дольше, все злее и злее стучался в наше окно, все меньше и меньше отделяло нас с Джин от расставания. Это ощущение, сперва прозрачное и зыбкое, постепенно обретало четкую структуру, твердело, оформлялось в жестах, словах. Я получил передышку, я был взведен, как хорошая часовая пружина, я был готов сменить шкуру на кожу - и холодная октябрьская ночь окончательно доказала мне это.

В то утро я проснулся и почувствовал, что вымираю. Ужас вымирания был заложен в нас еще тогда, когда первый ящер, сопя и отфыркиваясь, вылез на берег мезозойского моря, и, смакуя сладость чистого воздуха, сам того не желая, осознавал себя как нечто, отдельное от окружающего мира. Вначале были восторг и удовлетворение. Были игра солнца и волн, был хруст вкусных моллюсков, было ожидание встречи с себе подобными - как много они расскажут друг другу! Но солнце постепенно тянулось к горизонту, и вечерний ветер донес запах мертвых хвощей и гниющих папоротников. И ящер, привычный к соленой свежести морской воды и счастливому бездумью, помрачнел, поднял голову и заревел, обращаясь к далекому лесу. Был канун Хэллоуина, стомиллионный год до Рождества Христова.

Тогда-то я и построил Машинку.

На кладбище динозавров гулял ветер, песок шуршал среди костей и зеленые ящерки прятались в пустых глазницах. А древние хвощи и папоротники медленно превращались в уголь. Им на смену шли голосеменные, то есть елки, на елках сидели белки и занимались черт знает чем, а потом прибежали волки, они гонялись за зайцами, зайцы верещали, а волки скулили - было очень смешно, и утром я рассмеялся, беззаботно и громко, как в детстве.

- Сегодня будет славный день, - сказал я Джин за завтраком.

- Возможно, но, боюсь, ты проведешь его без меня, - мрачно ответила она, ковыряясь в омлете.

- Нет, Джин, с тобой. Сегодня у нас будет прощальный ужин. Я купил "бифитер". Это ведь, кажется, твой любимый виски?

- Пожалуй, - ответила она, смягчаясь, и добавила с улыбкой. - Так значит, надеремся на прощанье?

- На прощанье, - сказал я.

Итак, странный праздник Хэллоуин.

На улице уже стемнело. Мы сидели в номере; неторопливо ужинали и не спеша пили; говорили о разном. В углу около двери спокойно дремала Машинка.

Было очень уютно и мне стало немного жаль, что совсем скоро покой будет нарушен. И все-таки я с нетерпением ждал этого.

Наконец, на улице скрипнули тормоза. Потом еще и еще. Джин не обратила на это ни малейшего внимания, увлеченная болтовней, но Машинка стала потихоньку заводиться. "Моя ты хорошая", - подумал я, когда в дверь постучали.

"Откройте, Федеральное Бюро Расследований!" - раздался деловитый голос.

Джин растеряно глянула на меня. Я улыбнулся и крикнул: "Добро пожаловать, у нас не заперто!" Дверь отворилась, и в номер вошел никто иной, как специальный агент Х.Смит. В руке он держал здоровенный автоматический пистолет, а лицо его источало искреннюю радость. Машинку, оказавшуюся за его спиной, он, естественно, не заметил, идиот.

- Мистер отчасти Фарвуд - отчасти Тайри Рекс, если не ошибаюсь? вежливо осведомился он.

- Ошибаетесь, с сегодняшнего утра меня зовут Тони Милн. По-моему, тоже неплохо, а?

- Неплохо, Фарвуд, неплохо. Но, так или иначе, вы арестованы. Кстати, хочу сказать, что гостиница весьма тщательно оцеплена.

- Ну, это поправимо, - сказал я.

- Вот как? - сказал Смит.

- Чик-чик, - сказала Машинка.

- Ч-черт, - сказала Джин, и я остался в обществе двух трупов. Смит, уже падая, нажал на курок и короткая очередь прогулялась по номеру. Пули разбили оконные стекла, попали в бутылку "бифитера" и одна из них вошла в Джин. Вошла очень удачно, по крайней мере, мучиться ей не пришлось.

В окно ударили прожектора, и обычный в таких ситуациях мегафонный голос предложил мне сдаться. Я выглянул на улицу и понял, что становлюсь героем дурацкого боевика. Квартал был оцеплен; крутились мигалки полицейских машин; короткими перебежками между ними сновали какие-то типы в касках; на крышах соседних домов стояли прожектора и пулеметы; в небе висел боевой вертолет.

Я смотрел на все это и думал, какие же они кретины, и еще я думал о Бостоне, где сейчас, наверное, ужинает Элен. У меня за спиной нетерпеливо жужжала Машинка, но я не спешил, я знал, что по дороге в Бостон она еще наработается. Об этом я думать не хотел. А думал я о том, как приду к Элен и уведу ее с собой. Она не будет сопротивляться, я был уверен в этом.

Потому, что я понравлюсь ей.

Потому, что я симпатичный парень и совсем не старый.

Потому, что теперь я, как и она - млекопитающее.