На том и заснул.
А на следующий день все задуманное преотлично исполнил: и Олег на месте оказался, и права в ГАИ забрал, и страховку успел оформить - ну, просто "одним махом семерых убивахам". Отогнал машину Олегу в гараж, к двадцати двум ноль-ноль на таксомоторе в цирк прибыл. А там уже полный кворум. И ассистентки вроде не потолстели, и аппаратура в целости. Короче - порядок. Прогнали аттракцион одним духом: за исключением мелочей все прошло аккуратно - ровненько.
Грант сказал:
- Чисто для первого раза, поздравляю. Трюк с мячами из чемодана раньше делал?
- Еще в Калинине пустил. Как трючок?
- Первый сорт! Сколько ты их выкидываешь? Двенадцать?
- Молодец, считать умеешь.
- Будь человеком, скажи: как они у тебя надутыми выскакивают? Мячи-то не простые - футбольные, настоящие, сам трогал...
- Грант, родной, ты же не со вчерашнего дня в цирке. Откуда столько любопытства?
- Прости, Саша, ничто человеческое даже шпрехшталмейстерам не чуждо. Не скажешь?
- Не скажу.
- И правильно. Это я от взрослости. А цирк - ты, Саша, знаешь, взрослости не приемлет. И мне и Наташе от тебя одно требуется - чудо. А у тебя этого добра - полны закрома.
- Полны, говоришь? - усмехнулся Александр Павлович. - Если бы... - Вот и не согласился он с Грантом, да ведь они разные вещи в виду имели: Грант - одно, Александр Павлович - совсем другое. Он похлопал в ладоши: Закончили репетицию. Все - по местам, укрыть, как от врага. Завтра - в то же время, без опозданий...
И домой ушел, Валерии звонить не стал.
А утром во двор вышел - к Олегу собрался, посмотреть, как ремонт "Жигуля" идет, - а на лавочке перед подъездом Наташа сидит.
- Вот тебе и раз, - только и сказал. - Ты что здесь делаешь?
- Вас жду, - Наташа вежливо встала, портфель на скамейке оставила.
Была она в школьной форме, в коричневом платьице со стоечкой, в легком черном фартучке. Поверх платья, поверх кружевного крахмального белого воротничка, подшитого к стоечке, - пионерский галстук; узел вывязан ровно-ровно.
- А школа?
- Я не пошла.
- Ну, мать, ты даешь... - Александр Павлович, действительно несколько потрясенный, с размаху плюхнулся на скамью, и Наташа тоже позволила себе сесть - на самый краешек, вполоборота к собеседнику, как ее мама учила. Почему не пошла?
- Мне надо с вами поговорить.
- Ты давно здесь сидишь?
- Не очень. Какая разница?
- А почему не поднялась?
Наташа не ответила, только плечами пожала: мол, не поднялась - и все тут, интересоваться бестактно.
У Александра Павловича опять противно заныло в животе: то ли предчувствовал он, о чем разговор пойдет, то ли просто разволновался, увидев Наташу.
- А школа, значит, побоку? Нехорошо... - это он по инерции: слышал, что в подобных случаях полагается говорить детям. А вообще-то ему до школьных занятий Наташи дела не было. Он, равнодушный, даже не спросил ни разу, как она учится. - Кстати, как ты учишься?
- В смысле? - не поняла Наташа. Она явно собиралась беседовать о чем-то ином, обсуждение школьных проблем не входило в ее планы.
- В смысле успеваемости.
- На "хорошо" и "отлично", - сухо сказала она. - Мы что, мои оценки будем обсуждать?
Ноющая боль отпустила, и Александр Павлович неожиданно ощутил даже некую приязнь: вот же милая девочка, отыскала его адрес, приехала, ждала невесть сколько, в школу не пошла. И наверняка Валерии - ни слова.
- Что же мы будем обсуждать? - спросил он, обнимая Натащу за плечи, но девочка вдруг напряглась, даже отодвинулась, и Александр Павлович немедленно убрал руку.
- А вы не догадываетесь?
- А я не догадываюсь.
- Я пришла поговорить о маме.
- А что с мамой? - Александр Павлович прекрасно знал, что с мамой, но ведь должен же он был что-то спрашивать...
- Вы прекрасно знаете - что с мамой, - Наташа будто подслушала его мысли.
- Понятия не имею!
- Она - другая, я вам уже говорила. И виноваты в этом вы!
Прямое обвинение Александру Павловичу не понравилось.
- Знаешь, подруга, я за собой вины не чувствую. Никакой.
- Извините, я оговорилась. Не виноваты, а... - Помялась, слово подбирая: - Ну после того, как вы к нам в дом пришли, она другой стала.
Все верно. Именно после того: слепой бы не заметил.
- Какой - другой? Ты можешь говорить внятно? - Александр Павлович решил: с Наташей необходимо быть честным.
Это он, помнится, еще позавчера ночью решил, когда уснуть не мог. А пока тянул время, занудствовал по своему обычаю: стать честным с женщиной - на такой шаг мужество требуется, а его у Александра Павловича не в избытке, подкопить надо. И то ли "подкопил" он, то ли надумал сразу - в омут головой, но вдруг сказал: - Ладно, не отвечай. Я знаю, что ты имеешь в виду, прекрасно знаю... Но вот интересно: чем тебе не нравится такая мама?
Наташа отвернулась. Смотрела, как малыши толкались в песочнице, кто-то у кого-то ведерко отнимал, выл в голос: еще сопли не высохли, а уже делят имущество, сами себе проблемы создают. С детства и далее - со всеми остановками...
Наташа сказала не оборачиваясь:
- Мне нравится. Мне очень нравится. Я только боюсь.
- Чего ты боишься?
- Что вы уйдете - и она станет прежней.
Ах, умная девочка Наташа, взрослая мудрая девочка!.. И все же не могла она понять то, что мог понять Александр Павлович. Или иначе: хотел поверить, что понял.
- А с чего ты взяла, что я уйду? - спросил и сам себя одернул: ты же хотел быть честным. Так будь! - Нет, подожди. Наташа! Ты умная девочка... - Он встал и заходил туда-сюда вдоль скамейки. Наташа по-прежнему на него не смотрела: вроде бы разглядывала малышей. Она не хныкала, ничего не просила, и от ее каменного молчания Александру Павловичу было еще труднее. - Поверь, мама уже не станет прежней, не сможет, она нашла в себе себя, он говорил с Наташей как со взрослой, уверенный, что ей все ясно. - Это главное: найти в себе себя, а мама очень долго не хотела ничего искать, ее вполне устраивало все, что происходит. А теперь, ты права, она изменилась. Может быть, чуть-чуть, всего самую малость, но ведь надо сделать только первый шаг... - Странно, но он говорил не о Валерии. Вернее, не только о Валерии - вообще о женщинах. И плевать ему было на то, что слушательнице десять лет от роду. Главное: она слушала. И, похоже, верила, как он и просил. - Самое трудное - сделать первый шаг, но после уже невозможно остановиться: это как снежный ком. Но страшно другое: никто не хочет делать первого шага. Никто! Все кругом говорят: надо, надо, иначе беда, а от разговоров - ни на шаг, прости за каламбур. А Валерия сделала... И это не кто-нибудь, а твоя мама! Ты же знаешь, как она ценит свою разлюбезную независимость, как она трясется над ней. И тебя тому же учит... Ты другая... К счастью...
