- Секунду, - быстро сказал Павлик. - Звать тебя как?
- Звать?.. - парень притормозил. - По-разному. Николай. Михаил. Семен. Владимир, Александр... Любое имя. Павел, например.
- Павел?
- А чем плохо? Тебя ж так зовут...
- Я не волшебник.
- А вот это бабушка надвое сказала, - засмеялся парень и свернул во двор.
Надоел ему допрос.
В свое время, если читатель помнит, автор скрыл этот разговор, сославшись на "первое правило разведчика", помянутое - или придуманное? парнем. Спрашивается: почему? Вот вам к месту еще одно "правило": всякая информация полезна лишь в том случае, если приходит вовремя. Момент, считает автор, наступил.
Туман в комнате висел - вытянутой руки не увидать. Молодец Алевтина, отметил про себя Павлик, толково сработала. Что за прихоти судьбы, размышлял он, в школе Алевтину считают мымрой и сухарем, прозвали "химозой", на уроках сачковали, а она, оказывается, из _наших_...
Павлик верил всему, что рассказал парень. И в самом деле, стоило Павлику пожалеть, что они с дедом оказались по разные стороны стены, как нате вам, пожалуйста: он - здесь, в своей кровати, а дед дрыхнет в соседней комнате, ни о чем не подозревая. И плохо, что не подозревая: сердце у деда, как говорится, не камень, слабенькое сердчишко, изношенное, как бы он ни хорохорился, ни играл в спортсмена. Проснется старик - не дай бог, инфаркт хватит...
Павлик встал и отправился к деду в комнату.
Легко сказать - отправился! Путешествие в тумане - дело хитрое, даже если знаешь маршрут назубок, с детства. Но туман прихотливо изменил все масштабы, смазал привычные расстояния, перемешал предметы. На пути неожиданно вырастали то сдвинутый кем-то стул, то острый косяк двери, то сама дверь, почему-то шаловливо гуляющая на петлях, то книжный стеллаж в коридоре, невесть как увеличившийся в размерах. Короче, до кабинета деда Павлик добрался, имея следующие нежелательные трофеи: шишку на лбу - раз, ссадину на руке - два, синяк на колене - три. Или что-то вроде - в тумане не разглядишь.
Сразу за стеллажом коридор сворачивал направо - к дедовским владениям. Павлик уверенно туда последовал и вдруг с ходу уперся во что-то холодное и неподвижное. Прижал к этому "что-то" сразу вспотевшие ладони, бессмысленно напряг руки, пытаясь сдвинуть, столкнуть, сломать препятствие. Куда там! Стену на совесть строили, сам Павлик и строил - в три кирпичика, один к одному. Монолит!
- Дед! - яростно выкрикнул Павлик. - Дед, проснись!
Алевтина Олеговна, по-прежнему опасливо держась за спинку кровати, вернулась назад, к туалетному столику, пошарила в ящике, нащупала там маленький карандашик-фонарь, который муж привез из заграничной командировки. Не зажигая его, панически боясь, что сели батарейки, пошла обратно. Дойдя до стены, взгромоздилась на матрас, потом - на спинку кровати. Стоять на ней босыми ногами было больно, но Алевтина Олеговна на боль не обратила внимания, плевать ей было на боль, потому что стена - как Алевтина Олеговна и надеялась - оказалась той же высоты, что и во дворе, метров двух, не больше, а значит, до мужа можно хотя бы докричаться. Невеликий росточек Алевтины Олеговны позволил ей всего лишь ткнуться носом в верхний край стены. Алевтина Олеговна схватилась за стену левой рукой, а правую протянула на половину мужа, включила фонарик. Батарейки не сели, он светил исправно, но острый и сильный луч его упирался в плотное тело тумана и, угасая, исчезал в нем. Алевтина Олеговна швырнула фонарь на постель и - в голос:
- Саша, я здесь, не бойся, Саша!
Ирка и Сенька Пахомовы крепко спали, умаявшись за ночь. Сенька кашлянул легонько, перевернулся на другой бок, разбудил Ирку. Ирка открыла один глаз, сразу сощурила его: солнце било сквозь незакрытые шторы, как пограничный прожектор. Прикрывшись от его лучей ладошкой, Ирка глянула на будильник: семь почти. Ну и черт с ним, расслабленно подумала Ирка, не пойду на работу, а днем сбегаю, подам заявление. Прав Сеня: лучше в детский сад устроиться. Тем более звали. И Наденька на глазах будет...
Тоже перевернулась на другой бок, обняла сопящего Сеньку. Спать так спать.
- Откуда стена? - расходился Топорин-старший, вдавливая в кирпичи сухие, с гречневой россыпью пятен кулаки. - Я спрашиваю, черт побери, откуда взялась стена в моей квартире? Не смей ерничать, мальчишка, сопляк, отвечай немедленно: откуда эта дрянь?
Можно было, конечно, обидеться на "сопляка", повернуться и скрыться буквально! - в туманной дали, но Павлик понимал состояние старого деда, делал скидку на стереотип его мышления, на его, мягко говоря, возрастную _зашоренность_, поэтому вновь терпеливо принялся объяснять:
- Дед, я прекрасно понимаю твое волнение, но прошу тебя: соберись, успокойся, вдумайся в мои слова.
Это - не просто стена. Это - символ. Символ нашей разобщенности, вашего нежелания понять друг друга, нашей проклятой привычки жить только собственными представлениями и неумением принять чужие...
Павлик употребил эти казенные, газетные, стершиеся от многократного пользования обороты и сам себя презирал. Но и деда тоже презирал - так, самую малость. В самом деле, куда проще: между нами - стена. И все сразу понятно, что не сказано - додумай, дофантазируй. Так нет, необходимы _слова_, много слов, и от каждого несет мертвечиной. Господи, да кому ж это нужно, чтоб родные люди друг перед другом речи держали?! _Родные_!.. Не вовремя домой явился - лекция. Не ту книгу взял - лекция. Не туда и не с тем пошел - обвинительная речь. Не жизнь, а прения сторон. Будто не в отдельных квартирах мы живем, а в отдельных залах суда, нападаем-обвиняем, отступаем-защищаем, казним, милуем, произносим речи обвинительные и оправдательные, ищем улики, ловим на противоречиях. А надо-то всего: намек, взгляд, брошенное вскользь слово, поступок, наконец...
Стеценко проснулся от вопля жены и спросонья ничего не понял. Кругом было белым-бело, бело непроглядно, голос жены слышался откуда-то издалека, не то из другой комнаты, не то из-под одеяла.
- Что случилось? - спросил Стеценко.
- Саша, Сашенька, - причитала жена, - ты только не пугайся, но у нас в комнате - стена.
Нет, не из кухни и не из-под одеяла шел голос, понял он, а вроде бы сверху. На шкаф она, что ли, забралась? Или на люстру?..
