– Все, что ты говоришь, правильно, Уинстон. И все же мне порой до смерти надоедают стычки и постоянная вражда, это подсиживание друг друга. Мне просто хотелось бы, чтобы все мы могли жить в мире друг с другом и чтобы это наступило побыстрее. Господи, как я этого хочу!

– Да… но есть еще одна вещь, о которой нельзя забывать, Эмили. Эмма и ее семья обладают огромным богатством и огромным могуществом, поэтому неизбежно возникают зависть друг к другу, конкуренция и всевозможные интриги. Мне кажется, интриги неизбежны – таковы люди по природе своей… Они бывают очень низкими и подлыми, Эмили. Эгоистичные, жадные, заботящиеся только о своем благе и жестокие. Я открыл для себя, что некоторые люди не остановятся ни перед чем, если затронуть их интересы.

– Это я очень даже хорошо знаю! – Эмили смотрела, не отрываясь, в глубь темного пруда. Она казалась встревоженной. Наконец она подняла голову и посмотрела на Уинстона. – Когда я несколько минут назад сказала о драмах, разумеется, я имела в виду Шейна. Но должна признаться, сегодня я почувствовала еще кое-что неладное… знаешь, какие-то подводные течения, словно комната была разделена на несколько враждующих лагерей. И все время шли какие-то сложные маневры.

– И кто что делал? И по отношению к кому? – спросил Уинстон, настораживаясь: в нем проснулось любопытство.

– Во-первых, Джонатан и Сара были неразлучны. А это странно, потому что мне известно, что она всегда его недолюбливала. Я не могу точно сказать, в чем дело, но не могу избавиться от чувства, что они что-то замышляют. Возможно, Александру эта их новообретенная дружба кажется подозрительной. Ты не заметил? Он явно избегал их сегодня.

– Теперь, когда ты сказала… да, пожалуй. Я сам никогда не обращал особого внимания на Джонатана Эйнсли. В детстве он очень любил держать остальных в страхе. И, как все такие задиры, в душе он – трус. В последнее время он старается покорять всех своим обаянием, но не думаю, что он сильно изменился за эти годы – во всяком случае, внутренне. Я не забыл, как он стукнул меня по голове клюшкой для крикета. Противный был тип. Он тогда мог здорово поранить меня.

– Да, он такой. И со мной он ужасно обращался в детстве. Я до сих пор думаю, что это именно Джонатан порезал шины на том велосипеде, который мне подарила бабушка на день рождения, когда мне исполнилось десять лет. Когда бабушка его прямо спросила, он, конечно, отрицал и придумал себе довольно правдоподобное алиби, где он был в тот день. Но я точно знаю, что это абсолютная неправда, – Эмили усмехнулась. – А что касается Сары, она всю жизнь держалась особняком – этакая тихоня.

– В тихом омуте черти водятся, – заметил Уинстон.

Он наклонился, поднял камешек и бросил его в воду, а потом долго смотрел, как от места его падения в центре пруда расходятся круги.

– Ты знаешь, мне иногда казалось, что Сара положила глаз на Шейна.

Эмили вздрогнула от неожиданности.

– Ты не единственный, кому так казалось, – спокойно признала она. – Но здесь ей ничего не светит. – Она запнулась и быстро добавила: – Это прозвучало так гадко, извини, я не хотела злорадствовать, Уинстон. Я не могу сказать, что не люблю Сару. Она иногда может быть очень милой, и мне ее действительно жаль. Влюбиться в человека вроде Шейна О'Нила – это, должно быть, просто ужасно. Это может совсем разбить сердце. Мы с ней никогда не были очень близки, но… я всегда думала, что она по-настоящему предана бабушке – по крайней мере, до сегодняшнего дня. А теперь я уже и не знаю.

– Возможно, она использовала Джонатана как прикрытие – и больше ничего. Ясно, что ей хотелось быть как можно незаметней – наверняка из-за того, что Шейн был там.

– Может быть, ты и прав, – меняя тему разговора, Эмили заметила: – Судя по всему, Джим без ума от Эдвины и Энтони. Он около часа не отходил от нашего молодого графа, словно приклеился к нему. Может быть, титулы внушают ему почтение? Кстати, что ты думаешь о том, что Энтони и Салли так хорошо спелись?

– Энтони – неплохой парень, но отцу не очень нравится, что Салли так увлеклась им, главным образом, из-за Эдвины. Если Салли в конце концов выйдет за него замуж, не сомневаюсь, что скучать нам не придется: шутка ли, иметь в качестве ближайшей родственницы такую боевую даму, как Эдвина, поднаторевшую в разных битвах. Перспектива не слишком приятная. Она почему-то терпеть не может Хартов.

– Это потому, что бабушка – тоже Харт, – воскликнула Эмили. – Эдвина всегда смотрела на свою мать с презрением. До чего же она глупая женщина! Я просто терпеть ее не могу. – Эмили отвела глаза и о чем-то задумалась. А после недолгого молчания сказала будничным тоном: – Ты ведь не любишь Джима Фарли. Правда?

– Нет-нет, в этом ты ошибаешься. Он мне нравится, и я очень высоко ценю его профессиональный талант. Просто… Понимаешь, я знаю Полу лучше, чем многие другие. Несмотря на внешнее спокойствие, она – человек с сильным характером, ведь ты-то это знаешь. К тому же она честолюбива, одержима, может работать с утра до вечера – настоящая трудяга и, вообще, блестящий предприниматель, до кончиков ногтей. Уже сейчас она добилась исключительно многого для своего возраста. И чем старше она будет становиться, тем больше будет походить на Эмму, помяни мое слово. По сути дела, ее и готовили к этому – воспитывали, обучали, – чтобы она стала второй Эммой Харт. И занимался этим не кто-нибудь, а сама Эмма Харт. Вот поэтому-то – еще из-за того, что они с Джимом такие разные по характеру как личности, – я не могу отделаться от мысли, что они с Джимом не подходят друг другу. Но, конечно, можно сказать, что я – человек пристрастный… Мои симпатии полностью на стороне Шейна. Он – мой лучший друг и чертовски хороший парень, но опять же…

В этот момент Эмили довольно безапелляционно прервала его:

– Я хочу кое-что тебе рассказать о Джиме, Уинстон. Я думаю, в нем гораздо больше силы и глубины, чем кажется многим. Пола говорила мне, что у него раньше был страшный, буквально смертельный страх перед самолетами, потому что его родители погибли в авиакатастрофе, когда он был ребенком. Из-за этого страха он решил научиться летать и купил себе самолет. Он стал летать, чтобы победить свой страх. Я знаю, что бабушка терпеть не может, когда он летает в своем самолетике, – она называет его «оловянной птичкой». Но совершенно очевидно, что для него это важно, – возможно, для самоутверждения.

На лице Уинстона отразилось удивление.

– Да, это делает ему честь. Для того, чтобы перебороть такой страх, буквально парализующий волю, требуется и внутренняя сила, и большое мужество. Я рад, что ты рассказала мне об этом, Эмили. Кстати, я как раз собирался сказать, что, может быть, я и не прав относительно Полы и Джима. Я не утверждаю, что никогда не ошибаюсь. Может быть, у них все сложится очень даже хорошо. В любом случае, я, конечно же, не хочу, чтобы была несчастна Пола, которую я очень люблю. Как, впрочем, и Джима.

Он помолчал немного, грубовато усмехнулся и закончил:

– К тому же, никто по-настоящему не знает, каковы на самом деле отношения между двумя людьми, точно так же, как никто не знает, что происходит в тишине спальни, когда за ними закрывается дверь. Может быть, у Джима есть не известные нам привлекательные стороны, как знать? – Он многозначительно подмигнул ей.

Эмили не могла не рассмеяться:

– Ты – гадкий мальчишка, Уинстон. – Ее глаза были полны веселого озорства. – Видел бы ты лицо бабушки, когда ты разглагольствовал о Шейне и его мимолетных, ни к чему не обязывающих связях и легких интрижках. Это было то еще зрелище! И она все время бросала на меня украдкой обеспокоенные взгляды, как будто я ничего не знаю о сексе.

– Но ты-то, конечно, на самом деле о-оочень многоопытная дама, правда, Малютка?

Эмили приняла высокомерный вид и даже выпрямилась на каменной скамье:

– Вы, наверное, забыли, сударь, что мне уже двадцать два года от роду. И я знаю все, что положено.

Они, насмешливо улыбаясь, смотрели друг на друга, и Эмили видела, что весь этот разговор очень позабавил Уинстона.