С другой стороны, если бытие мира, взятого как представление, противоречиво, то сам факт наличия противоречий косвенно указывает на необходимость поиска некоего единства, некоей точки бытия, соединяющей субъект и объект напрямую, без опосредования познанием. Факт неустранимой противоположности между субъектом и объектом "заставляет искать внутренней сущности мира, вещи в себе, уже не в одном из названных двух элементов представления, но, скорее, в чем-то совершенно отличном от представления" ***.
*** Наст. изд. С.57, 77. 3, 7
Натурфилософия: телеология природы
Необходимость поиска первооснования всего явленного нам в опыте может быть подкреплена еще и следующим соображением. "Теоретический эгоизм" формально может считать "все явления, кроме собственного индивида, за фантомы" (это нельзя опровергнуть никакими доказательствами), но в качестве "серьезного философского убеждения мы найдем эту позицию разве что в сумасшедшем доме" ****.
**** Наст. изд. С. 135,136. 20
Направление поиска такого первооснования определяется следующим обстоятельством. Субъект связан с объектом не только опосредовано, через познание, но и непосредственно, ибо сам субъект - не просто "абстрактный субъект чистого познания", а часть этого мира, с которым его связывает собственная телесность: я познающее - прежде всего я телесное, хотящее и действующее, добивающееся и страдающее, то есть проявляющееся еще и (одновременно) как воля; сама же воля, хотение - это всегда направленность на объект, воля к чему-то, желание чего-то. С учетом данного обстоятельства исходная шопенгауэровская позиция - принцип соотносительной поделённости мира на субъект и объект - трансформируется в другое положение, которое можно сформулировать следующим образом: хочу, следовательно, существую, - и это единственный пункт опыта, где моё внутреннее существо, субъективная реальность (воля) совпадает с реальностью объективной (телом).
Шопенгауэр говорит: "Если мы хотим приписать физическому миру... наибольшую известную нам реальность, то мы должны придать ему ту реальность, какой для каждого является его тело: ибо последнее для каждого есть самое реальное. Но если мы подвергнем анализу реальность этого тела и его действий, то, помимо того, что оно есть наше представление, мы не найдем в нем ничего другого, кроме воли: этим исчерпывается вся его реальность. Таким образом, мы нигде не можем найти другой реальности для физического мира. Если, следовательно, физический мир должен быть чем-то большим, нежели просто наше представление, то мы должны сказать, что он, кроме представления, т. е. в себе и по своему внутреннему существу, является тем, что мы в самих себе находим непосредственно как волю" *.
* Наст. изд. С. 136. 19
Но не расширяет ли неправомерно понятие воли такая его трактовка? Нет, считает Шопенгауэр. Он, правда, признает, что в его интерпретации "понятие воли получает больший объём, чем оно имело до сих пор", но тут же добавляет: "... я называю весь род по самому выдающемуся из его видов" **, - что, по его мнению, отнюдь не предполагает неправомерного сведения всех других разновидностей детерминации к воле человека. Шопенгауэр поясняет: если сказать, что сила, влекущая камень к земле, по своему существу - воля, "то этому суждению не будут приписывать нелепого смысла, будто камень движется по сознательному мотиву, ибо воля проявляется в человеке именно так"; нам следует "самые простые и обычные движения неорганических тел, совершающиеся... по причинам, научиться... понимать в их внутренней сущности из моего собственного движения по мотивам" ***.
** Наст. изд. С. 140, 141. 22
*** Наст. изд. С. 136-137, 153., 19, 24
Шопенгауэр полагает, что такой подход к объяснению мира углубляет наше познание, - почему? Наше познание, считает философ, стремится к упрощению, стремится свести неизвестное к известному или к тому, что нам таковым кажется: "Лень и невежество порождают склонность к поспешным ссылкам на первичные силы"; но ссылаться "вместо физического объяснения на объективацию воли так же нельзя, как и ссылаться на творческую мощь Бога" ****.
**** Наст. изд. С. 163. 27
С другой стороны, нельзя не заметить и того, что естественнонаучное объяснение мира страдает принципиальной неполнотой. "Естествознание объясняет только то, почему каждое определенное явление должно обнаружиться именно теперь здесь и именно здесь теперь", - и с его помощью "мы все-таки никогда не проникнем во внутреннюю сущность вещей". Наука стремиться "свести всю органическую жизнь к химизму или электричеству, всякий химизм... в свою очередь, к механизму", но в рамках научного объяснения всегда остается "нерастворимый осадок, то содержание явления, которое нельзя свести к форме последнего": "... в каждой вещи в природе есть нечто такое, чему никогда нельзя найти основания, указать дальнейшую причину, чего нельзя объяснить: это - специфический образ ее действия, т.е. образ её бытия, ее сущность. Правда, для каждого отдельного действия вещи можно указать причину, вследствие которой эта вещь должна была произвести свое действие именно теперь, именно здесь, но никогда нельзя объяснить, почему она вообще действует и действует именно так. Если у нее нет других свойств, если она пылинка в солнечных лучах, то по крайней мере в своей тяжести и непроницаемости она обнаруживает такое необъяснимое нечто, каковое и есть, говорю я, для нее то же самое, что для человека воля - подобно" ей оно в своём внутреннем существе не поддается объяснению и в себе тождественно с нею. Конечно, для каждого проявления воли, для каждого отдельного акта ее в данное время ив данном месте, можно указать мотив, в силу которого этот акт, необходимо должен был совершиться при условии известного характера человека. Но то, что он обладает данным характером, что он вообще хочет из многих мотивов именно этот, а не другой, что вообще какой бы то ни было мотив движет его волю, - это никогда нельзя объяснить" *.
* Наст. изд. С. 150, 151. 24
Как видим, Шопенгауэр не выходит за рамки аналогии, когда говорит, что необъяснимое нечто, внутренняя сущность каждой вещи - это то же, что и воля человека: ведь он имеет в виду неизвестное начало вещей и неизвестный источник определенности нашей свободной воли. Сама по себе такая аналогия не лишена смысла, но, как и всякая аналогия, чересчур неопределенна для того вывода, который на ее основе делает Шопенгауэр, объясняя природу при помощи "мировой воли" как "слепого бессознательного порыва".
Раз мы - в рамках обыденного и научного познания - не можем объяснить определенность своей свободной (безосновной) воли, равно как и свойства вещей, то в основе и того, и другого лежит нечто единое - и оно может быть понятно только из нашей собственной воли, - таков фактический ход шопенгауэровской мысли. Далее, раз это начала (в том числе и наша собственная воля) все-таки нечто неопределенное и неопределимое, то оно слепо и бессознательно; слепоту эту демонстрирует жизнь природы. Так воля как "слепой порыв" превращается в принцип, объясняющий динамику природы. Но воля же, безосновная в себе, основание всякой определенности; в этом последнем качестве она объясняет структурную целостность природы.
В рамках этого объяснения складывается следующая, опять-таки противоречивая и неполная картина мира.
Воля - "самая сердцевина, ядро всего частного, как и целого; она проявляется в каждой слепо действующей силе природы, но она же проявляется и в обдуманной деятельности человека: великое различие между ними касается только степени, проявления, но не сущности того, что проявляется" *. Воля как вещь в себе совершенно отлична от своего проявления и от всех его форм: пространства, времени, причинности. Воля едина в себе как то, что лежит вне времени и пространства; как находящаяся вне сферы действия необходимости она совершенно безосновна. Множественность в пространстве и времени вещей и существ, подчиненных необходимости (силе, раздражению, мотиву), составляет только область ее проявлений - "объектность воли", мир ее "объективации". Внешнее обнаружение воли, ее объективация, "имеет такие же бесконечные ступени, какие существуют между слабым мерцанием и ярким лучом солнца, между сильным звуком и тихим отголоском" **.
