Неужели и он догадался, захотелось узнать Чилдэну, что значительная часть исторических предметов в магазинах, подобных моему (не говоря уже о многих экземплярах в его собственной личной коллекции) являются подделками? В его словах прослеживается какой-то намек на это. Как будто ирония, с которой он мне все это излагает, является прикрытием для чего-то другого, о чем бы он хотел мне сказать, причем прямо противоположное тому, что выражается внешне? Все та же двусмысленность, на которую так часто наталкиваешься в Оракуле... свойство, как говорят, восточного склада ума.

И вот еще что, подумалось Чилдэну. Ведь он же на самом деле что говорит... ну кто ты такой, Роберт? Ты, кого Оракул называет "человеком низким", или ты - другой, кому предназначены все добрые его советы? Вот ты и должен решить, здесь. Ты выберешь один путь или другой, но не оба вместе. Наступил момент выбора.

А какой путь изберет этот ваш начальник? - Задумался Роберт Чилдэн. Тоже в соответствии с советом, высказанным его молодым подчиненным? Ведь это все-таки не мысль, внушенная многотысячелетним кладезем божественной мудрости - это всего лишь мнение одного смертного, одного молодого японского бизнесмена.

И все же в этом есть зерно истины. "Ву", как сказал бы Пол. "Ву" этой ситуации таково: какою бы ни стала наша личная неприязненность, реальность на стороне импортера. Хотя и намерения наши были совсем не такими. Но мы должны приспосабливаться, именно об этом говорит Оракул.

А оригиналы, несмотря на все это, можно продавать в моем магазине. Знатокам, таким, например, как друзья Пола.

- Вы боретесь с самим собой, - заметил Пол. - Ситуация сейчас, несомненно, такая, когда предпочтительнее остаться самому. - Сказав это, он направился к двери.

- Я уже решил.

Глаза Пола оживились.

Поклонившись, Чилдэн произнес:

- Я последую вашему совету. А теперь я вас покидаю, чтобы подготовиться к визиту к этому импортеру. - Он поднял со стола сложенный лист бумаги.

Странно, Пол, казалось, остался недоволен. Он что-то буркнул и вернулся к письменному столу. Они умеют до конца сдерживать свои эмоции.

- Я очень вам благодарен за содействие, - произнес Чилдэн, собираясь уходить. - Когда-нибудь, при первой же представившейся возможности, я отплачу вам тем же. Я не забуду.

Но молодой японец и теперь никак не среагировал на слова Чилдэна. Глубоко правы те, подумал Чилдэн, кто не устает повторять, что они непостижимы для нас.

Провожая его из кабинета, Пол, казалось, со всей очевидностью подтверждал эту мысль. И только у самой двери он неожиданно раскрылся:

- Американские мастеровые делали эту вещицу вручную, верно? Затрачивая труд своего собственного тела?

- Да, от первоначального замысла до окончательной полировки.

- Сэр! А согласятся ли с такой постановкой вопроса эти мастеровые? Насколько я себе это представляю, они мечтали о совсем иной судьбе своих трудов.

- Я бы рискнул утверждать, что их нетрудно убедить, - сказал Чилдэн, для которого эта проблема казалась чем-то второстепенным.

- Возможно, так оно и есть, - сказал Пол.

Что-то в тоне его голоса заставило Роберта Чилдэна неожиданно насторожиться. Какая-то явно проступающая недосказанность. А затем, как-то сразу все прояснилось, и он, несомненно, разгадал эту двусмысленность японца, все до конца поняв.

Конечно же. Вся эта словесная шелуха была лишь прикрытием отвергнуть попытки возродить американское ювелирное искусство, мастерски разыгранного прямо у него на глазах. Циничное по своей сути, а он, не приведи господь, проглотил крючок, а с ним и леску, и грузило. Он заставил меня согласиться, шаг за шагом водил по узкой тропе в саду восточной изощренной мудрости к единственно возможному заключению: творение американских рук годится разве только для того, чтобы служить шаблоном для утиля - дешевых амулетов на счастье.

Вот каким методом господствуют японцы: не методом жестокого подавления, а исподволь, с утонченным искусством безграничной хитрости.

Господи! Какие же мы варвары по сравнению с ними, понял Чилдэн. Мы всего лишь жалкие простаки перед их безжалостной логикой. Пол не сказал мне прямо, не стал мне доказывать, что наше искусство ничего не стоит. Он заставил меня самого сказать это вместо себя. И этой насмешкой он уже до конца меня добивает, а еще скорбит о том, что я так сказал. Приторно-вежливый жест сочувствия, когда услышал от меня эту горькую истину.

Он сломал меня, почти вслух произнес Чилдэн, однако, к счастью, ему удалось оставить эти слова только в своих мыслях. Как и раньше, он держал истинные свои чувства наглухо запертыми в своем внутреннем мире, обособленном и тайном, открытом только для себя одного. Он унизил меня и всех моих соотечественников. И я беспомощен. Мне нечем отплатить за это; мы - побежденный народ, и наше поражение в войне сродни тому, какое потерпел я сам только что, это поражение такое тонкое, такое внешне незаметное, что мы едва ли в состоянии постичь всю степень его тяжести. Фактически, мы скоро должны будем поднимать все наши архивы, чтобы выяснить, что оно вообще имело место.

Какие еще можно предъявить доказательства пригодности японцев господствовать? Он почувствовал, как его начинает душить смех, возможно, от понимания происходящего. Да, так оно и есть. Это как крепкий отборный анекдот, который нужно хорошо запомнить, посмаковать на досуге и даже рассказать. Вот только кому? Вот в этом-то и проблема. Слишком он личного свойства, чтобы его пересказывать.

В углу кабинета Пола он заметил корзину для ненужных бумаг. В нее! Сказал себе самому Роберт Чилдэн, туда эту каплю металла, туда эту безделушку вместе с вцепившимся в нее "ву".

В состоянии ли я так поступить? Вышвырнуть ее? Покончить с создавшимся невыносимым положением прямо на глазах у Пола?

Но, думал он, крепко сжимая в пальцах коробочку, не имею права, если все еще надеюсь встретиться с этим своим приятелем-японцем.

Черт бы их всех побрал, я не в состоянии освободиться из-под их влияния, не в состоянии дать волю охватившему меня порыву. Вся непосредственность момента пропала... Пол внимательно смотрит на меня, ему все ясно без слов. Загнав мою совесть в ловушку, он протянул невидимую струну от этой безделицы металла в моей ладони через мою руку и плечи прямо в душу.

Догадывается, что слишком уж долго прожил я, околачиваясь возле них. Слишком уже поздно бежать сломя голову, возвращаться к своим былым соотечественникам, их нравам и обычаям.

- Пол... - начал Роберт Чилдэн. Голос его, он сам это тут же обнаружил, треснул, не выдержав тяжести его безумных мыслей о попытке бегства - перестал его слушаться, и он уже не в состоянии был придать ему ту или иную тональность.

- Да, Роберт.

- Пол, меня... это... унижает.

Комната закружилась перед его глазами.

- Почему, Роберт? - спросил японец огорченно, но как-то отрешенно. Будто он здесь совершенно ни при чем.

- Пол. Одну минутку. - Он выудил крохотное ювелирное украшение из коробочки. Оно стало скользким от пота. - Пол... я горжусь этой работой. Не может быть и речи о том, чтобы из нее лепили такую халтуру, как амулеты на счастье. Я отвергаю это.

И снова он никак не мог определить реакцию этого молодого японца. Он весь был только слух, только простое восприятие.

- Тем не менее, я благодарен вам, - сказал Роберт Чилдэн.

Пол поклонился.

Поклонился и Роберт Чилдэн.

- Люди, изготовившие это, - сказал Чилдэн, - гордые американские художники. Я в том числе. Поэтому предложение пустить их труд на дрянные амулеты оскорбляет нас, и я прошу вас извиниться.

Воцарилось казавшееся вечностью молчание.

Пол внимательно разглядывал Чилдэна. Одна его бровь приподнялась слегка, чуть искривились в улыбке тонкие губы.

- Я требую, - сказал Чилдэн. Это все. На большее он чувствовал, что не способен. Он просто ждал.

Пожалуйста, взмолился он. Ну помогите мне.