Суждение гексаграммы касается только меня одного, моей работы. А вот бегущая линия - всех нас.
Слишком я ничтожен, размышлял он. Я в состоянии прочесть только то, что написано. Бросил взгляд на небо - а затем, низко опустив голову, снова тяни свою лямку, продолжая начатое, будто ничего и не видел. Оракул не ждет от меня, что я стану бегать по улицам и воплями и жалобными стенаниями привлекать к себе внимание окружающих.
Может ли КТО-НИБУДЬ изменить это? Все мы, объединив свои усилия... или одна великая личность... или ко-то, занимающий достаточно высокое положение, кому выпадет оказаться в нужное время в нужном месте... Игра случая. Каприз фортуны. И наши жизни, наш мир - все зависит от этого.
Закрыв книгу, Фринк вышел из холла и вернулся в цех. Едва завидя Маккарти, стал махать рукой в направлении одного из концов цеха, где они могли бы продолжить начатый разговор.
- Чем больше я об этом думаю, - сказал Фринк, - тем больше мне нравится твоя идея.
- Вот и отлично, - заметил Маккарти. - Теперь слушай. Вот что ты делаешь. Тебе надо раздобыть денег у Уиндем-Мэтсона, - он выразительно подмигнул. - Я как придумал: собираюсь взять расчет и присоединиться к тебе. Со своими эскизами, понимаешь? Разве в них что-то не так? Я убежден, они неплохи.
- Конечно, - несколько удивленно произнес Фринк.
- Встретится вечером после работы, - сказал Маккарти. - У меня дома. Приходи к семи, и пообедаешь вместе с Джин и со мною - если сможешь вытерпеть мою ребятню.
- О'кей, - сказал Фринк.
Маккарти похлопал его по плечу и ушел.
Долгий путь я проделал за последние десять минут, отметил про себя Фринк. Но страха он не испытывал. Сейчас он даже воодушевился.
Как быстро все произошло, размышлял он у верстака и собирая свои инструменты. Вот такого рода вещи и должны происходить. Как только появляется возможность...
Всю свою жизнь я ждал этого. Когда оракул говорит "что-то должно быть достигнуто", он именно это имеет в виду. Поистине велик такой момент. Все определяет. Шестерка сверху над гексаграммой Одиннадцать переводит все на гексаграмму Двадцать Шесть - "Укрощенную Силу Величия". Инь становится Янем; линия перемещается, и возникает уже новый момент. А я так увлекся, что даже не заметил!
Готов поспорить, именно поэтому я получил эту ужасную линию. Только таким путем гексаграмма Одиннадцать могла перейти в гексаграмму Двадцать Шесть, вот этим перемещением шестерки наверх. Так что мне вовсе не следовало так волноваться за свою драгоценную задницу...
Однако, несмотря на все свое воодушевление и оптимизм, ему никак не удавалось выбросить из головы эту злополучную линию.
И все же, подумал он с иронией, я попытаюсь это сделать.
Зажатая в кулаке. Которой велено назвать то, что лежит внизу, в водяной бездне. Но здесь лягушке не до смеха, здесь ей не оправдать возлагаемых на нее надежд. Она просто задыхается, превращаясь в камень или глину. В нечто неодушевленное. Став снова неподатливой субстанцией: свойственной ее миру безумия.
Металл, извлеченный из земли, рассуждал Тагоми, продолжая внимательно разглядывать серебряный треугольник. Из глубины стихии, что расположена под всеми остальными, что плотнее всех. Из той стихии, где в пещерах обитают тролли, где затхлая сырость и полный мрак. Из мира "иня" в его наиболее темном аспекте. Мира трупов, гниения, мира, куда уходят испражнения. Все, что уже отжило, отмерло, и теперь осаждается там, внизу, и разлагается, один слой под другим. Демонический мир неизменного. Времени - которое было.
Но, тем не менее, при ярком свете солнца серебряный треугольник сверкает всеми красками. Он отражает свет. Огонь, подумал Тагоми. Он вообще совсем не мокрый или темный предмет. И не тяжелый, как бы уставший, но пульсирующий жизнью. Он скорее присущ высокой стихии, аспекту "яня" небесам, эфиру. Как и подобает произведению искусства. Да, это работа художника - извлечь кусок инертного вещества из темной, безмолвной земли и придать ему такую форму, чтобы он засверкал, отражая небесный свет, воскрешая к жизни мертвое. Устраивая красочный парад трупов - это прошлое пролагает дорогу будущему.
Тело из "иня", душа из "яня". Сочетание металла и огня. Внешнего и внутреннего. Целый микрокосм у меня на ладони.
И что это за пространство, о котором говорит мне эта вещица? Восхождения ввысь. К небесам. А время? Светлого мира перемен. Да, этот кусочек металла извергнул свой дух - свет. И мое внимание приковано к нему - я не в состоянии отвести взор. Он приворожил меня, гипнотически очертив вокруг себя мерцающую
5
Телефонный разговор с Рэем Келвином застал Уиндем-Мэтсона врасплох. Он никак не мог уловить суть, частично из-за торопливой манеры Келвина говорить, и частично из-за того, что в это время - в пол двенадцатого вечера - он развлекал даму, посетившую его квартиру в отеле "Муромахи".
- Послушайте, дружище, - говорил Келвин, - мы отсылаем назад всю эту партию товара, что получили от вас. Я бы вернул и тот товар, что мы получали раньше, но мы уже расплатились за все, кроме последней партии. Выставленный вами счет датирован восемнадцатым мая.
Уиндем-Мэтсону, естественно, захотелось узнать почему.
- Это все дрянные подделки, - сказал Келвин.
- Но вы ведь знали об этом, - Уиндем-Мэтсон был явно ошарашен. - Рэй, вы всегда четко представляли себе положение. - Он обвел взглядом вокруг себя - девушка куда-то вышла, скорее всего, в ванную.
- Я знал, что это подделка, - сказал Келвин. - И не о том толкую. Я хочу сказать о том, что они дрянь. Послушайте, мне совершенно до лампочки, использовался ли присылаемый вами револьвер на самом деле в Гражданскую войну или нет. Все, что меня волнует, так это то, чтобы он был вполне удовлетворительным кольтом 44-го калибра как-еще-он-там-числится в вашем каталоге. Он должен удовлетворять определенным требованиям. Послушайте, вам известно, кто такой Роберт Чилдэн?
- Да, - он смутно помнил это имя, хотя в данный момент никак не мог определить, кто этот человек точно.
- Он был у меня сегодня. В моей конторе. Мы еще никак не можем очухаться. Так вот, он пришел и тарахтел здесь очень долго. Он был разъярен как тысяча чертей. На самом деле, крайне взволнован. Так вот, очевидно, какой-то крупный его заказчик, адмирал, что ли, пришел к нему или подослал кого-то из своих людей. Чилдэн говорил о заказе на двадцать тысяч долларов, но, по всей вероятности, он загибает. Так вот, случилось так, - у меня нет причин сомневаться в правдивости этой части его рассказа, - что пришел какой-то японец, захотел совершить покупку, бросил лишь взгляд на один из этих кольтов-44, которые вы штампуете, разглядел, что это подделка, засунул свои деньги назад в штаны и ушел. Вот так. Что вы на это скажете?
Никакого толкового ответа Уиндем-Мэтсон подыскать не мог, зато он мгновенно взял себе на заметку - то Фринк и Маккарти. Они грозились что-то сделать. Но он никак не мог сообразить, что же это они затеяли. Из слов Келвина ему не удавалось схватить смысл произошедшего.
Какой-то суеверный страх охватил его. Как это им удалось выудить подделку, сработанную еще в феврале? Он предполагал, что они обратятся в полицию, или в газеты, или даже к правительству "пиноков" в Сакраменто, и, разумеется, там было кому его защитить. Но что сказать Келвину? Он что-то невнятно мямлил, как ему казалось, бесконечно долго, пока в конце концов не удалось закруглить разговор и положить трубку.
Только тогда он, к немалому своему удивлению, обнаружил, что Рита вышла из спальни и слышала весь разговор. Она раздраженно ходила по комнате из угла в угол в одной только черной шелковой комбинации, ее светлые волосы свободно падали на обнаженные, слегка веснушчатые плечи.
- Заявите на них в полицию, - сказала она.
- Ну, - подумал он, - наверное, было бы дешевле предложить им две тысячи и даже чуть больше. Они бы не отказались; это, наверное, все, чего они добиваются. Мелкая сошка, подобная им, и мыслит мелко. Такие мысли кажутся им состоянием. Они вложили бы их в свой новый бизнес, потеряли бы их и в течение месяца были бы разорены.
