Стеснительный Боцарелли разговаривал с Марией, розовея пятнами, то и дело бросал взгляд на ее ноги, прямые, длинные (ноги Софи Лорен?), а Мария, зная их неотразимость, ласково улыбалась, продолжала спрашивать его о поп-арте и коллаже в итальянском искусстве, и Боцарелли жадно всасывал яркими губами дым сигареты, почему-то заикался, лепетал, трудно выдавливая отрывистые фразы. При виде Васильева он вскочил, вежливо уступая место подле Марии, и тот сейчас же подумал, с попыткой настроиться на веселый лад: "Зачем она хочет понравиться незнакомому мальчику? Или это женский инстинкт - проверка оружия самонадеянной неотразимости опытной женщины?"

- Жал оч-чен, - сказал Боцарелли, изучавший самостоятельно русский язык благодаря любви к Достоевскому, Кандинскому и Малевичу, и указал сигаретой на окно в салоне, выражая лицом крайнее огорчение.

- Что жаль, синьор Боцарелли? - спросил Васильев заинтересованно. - Вам не нравится туман разве? Я думаю, осенняя Венеция - тоже неповторима.

- По-го-да, - выговорил по слогам Боцарелли и словно бы виновато извинился пожатием плеча.

- По-моему, великолепная погода, - возразил Васильев. - Посмотри, Мария, какие сатанинские космы вытянулись вокруг фонарей, видишь? Таких космогоний днем при солнце не бывает, пожалуй.

Он обращался к ней, чтобы попытаться заразить чувством приезда в особый, любимый им город, ему хотелось увидеть мягкий, переливающийся блеск в ее глазах, напоминавший ему летний солнечный день, ему хотелось возбудить ее любопытство и приятным ощущением ожидаемой новизны, таинственной и радостной неизвестности, и он договорил:

- Знаешь, Мария, мы попали в настоящую осень в Венеции. Где еще можно увидеть такой туман?

Мария замедленно посмотрела на стекло салона, мимо которого вблизи проплывали косматые световые пятна, ничего не ответила, и Васильеву показалось, что он увидел в ее ровном взгляде зиму и снег, и томительная зябкая волна окатила его, как бывало порой с ним в часы одиночества.

"Она скрывает, что раздражена против меня? - подумал он. - Что с ней происходит? Она молчит, а я не спрашиваю, и это мучительно..."

И он на миг ощутил душное беспокойство, какое-то опасное охлаждение ко всему, что манило и привлекало его, к чему необъяснимое равнодушие выказывала Мария, умевшая так больно молчать, хотя никаких причин для размолвки между ними не было.

...Минут через десять катер причалил к тускло высветленной в тумане каменной террасе, к ее заплесневелым ступеням, скользко поблескивающим под низкими фонарями, и вверху засветился - за террасой - старинный подъезд отеля, пробивающий сквозь толстые пласты белый прямоугольник электрического коридора.

После звука мотора, дрожания пола под ногами и едкой сырости, оседавшей каплями на рукавах плащей, маленький вестибюль маленького отеля был особенно тих, покоен, сух, пропитан теплом старого дерева, запахом сигар; и очень красивый, женственно-стройный портье в черном костюме, с плоско зачесанными глянцевитыми волосами, радужно улыбаясь ("боанасера, боанасера!"), взял паспорта, тотчас, подобно фокуснику, двумя пальцами выхватил из гнезд ключи, с неисчезающей улыбкой изящно бросил ключи в подставленную ладонь темноглазого мальчика в шапочке с красной кисточкой, и тот, так же приветливо улыбаясь, артистически плавно подхватил чемоданы и понес их, бесшумно побежал по узкой винтовой лестнице с ажурной чеканкой перил, застеленной алой ковровой дорожкой, растворяющей звуки шагов.

А когда на втором этаже вошли в номер, большой, обставленный под старину, повеявший плесенью от близости воды за окнами, пряной затхлостью, с просторной двухспальной кроватью, туалетным трельяжем, бархатным пуфом и потемневшими гравюрами на стенах, когда мальчик виртуозно разложил на деревянных подставках чемоданы и, весело получив чаевые, исчез в затемненном коридоре, Васильев закрыл за ним дверь и тотчас почувствовал ватную тишину комнаты, оставшись вдвоем с Марией. Она же небрежно повесила плащ, распахнула скрипучую створку шкафа, но почему-то не стала раскладывать вещи из чемодана, молча закурила, повернулась спиной к нему.

Васильев знал, что она будет молчать или сдержанно, равнодушно отвечать на его вопросы (так ему казалось, и что было в их отношениях нестерпимо), и он вдруг испугался холода неловкости, незаметно прокравшейся между ними, и, раздосадованный беспричинностью уже несколько дней продолжающейся муки, подумал с обидой: "Ну зачем же такое наказание нам обоим здесь, в Венеции? В конце концов, легче ссориться дома..."

Он подошел к ней сзади и с видом человека, предлагающего удобное решение, сказал мягко:

- Маша, у нас сегодня свободный вечер. Можно посидеть где-нибудь в ресторанчике около площади Святого Марка. Закажем что-нибудь сверхитальянское. Но можем сходить и в кино. Мне посоветовали в Риме ради любопытства посмотреть новый английский фильм. Какая-то невероятная сенсация. Кажется, "Двое" или "Трое". - Он заметил чуть насмешливое движение ее бровей и в нерешительности добавил: - И, может быть, все-таки - ресторан? Как ты?

- Я не хочу, - сказала она. - Мне уже страшно надоели, до ужаса надоели рестораны. И эти пиццы и спагетти. Я сыта надолго. Понимаешь?

Он слабо возразил:

- Но ужинать надо, Маша.

Она загасила сигарету в пепельнице, ответила безразлично:

- Я отлично обойдусь сегодня без ужина.

Она, видимо, понимала, как за последние дни стала трудна обоим эта возникшая между ними холодноватая недоговоренность, а Васильев не хотел ничего усугублять в разговоре с Марией, опасаясь, что не выдержит совершенно лишней сейчас размолвки, и мгновенно пропадет весь интерес их поездки в Венецию, уже наполовину испорченной горечью досады друг на друга.

И он сказал с шутливой покорностью:

- Я согласен на все, Маша.

- Согласен? На все? - переспросила Мария изумленно и посмотрела заблестевшим взглядом, который проник в него непонятной мучительной пронзительностью. - Согласен? И ты сказал - "на все"? Господи, боже мой, как дешево в наше время стоят слова!.. "Согласен на все". Да, да, пойдем в кино, если уж так, - сказала она торопливо и присела на пуф к трельяжу, мимолетно взглядывая на свое лицо в зеркале. - Что ж, пойдем в кино, на английскую сенсацию. И, если не трудно, позвони синьору Боцарелли, пригласи его. Нам с ним будет лучше. Он хорошо знает город.