Мать показала глазами на детей.

– Нечего стыдиться! – решительно сказал отец. – Что естественно… Раздевайтесь.

Мать хмыкнула, но промолчала.

Она неуверенно посмотрела на дверь, за которой исчез отец, и стала стаскивать с плеч полушубок.

Сережа последовал ее примеру. Сестра глядела на них, но не раздевалась.

– А тебе что, особое приглашение нужно?! – прикрикнула мать.

– Но как же вместе? – тихо пробормотала сестра. – Стыдно…

– Кого стыдиться? Отца, брата? – неожиданно вскипела мать. – Нечего тут цацу изображать. Вокруг, кроме нас, никого нет. Одни мы тут. Одни! Весь стыд остался там, – она неопределенно махнула рукой. – Это в другой жизни мы могли позволить себе манерничать, а тут мы – единый организм. И если хотим выжить, нужно делать то, что говорит отец. Давай, Женя, не тяни.

Внутри бани теплился на притолоке огарок свечи, бросая длинные тени на темные стены. Пахло распаренными березовыми вениками, какими-то травами, хвоей. Тут было попросторней, чем в предбаннике, но все равно тесно. Сережа присел на полок. Слабый огонек свечи почти не рассеивал напитанного паром мрака. Но света все же было достаточно, чтобы различить худенькую белую фигурку сестры с едва намечающимися грудями, крупное, отсвечивающее сливочным блеском тело матери, поджарого смуглого отца. И впервые за два дня Сережа почувствовал успокоение. Видимо, те же чувства охватили и остальных. Мать тихо засмеялась и шлепнула отца по спине, хихикнула и Женя. Отец плеснул воды на каменку, и облако обжигающего пара поднялось к потолку. Дыхание перехватило, и Сережа сунул голову в стоящий рядом деревяный ушат с водой. И словно ток прошел по его телу. Непонятный восторг охватил душу, он зачерпнул полный ковш воды и окатил сестру. Она пронзительно завизжала и в свою очередь перевернула на него ушат. Ее мокрое горячее тело прильнуло к телу мальчика, и его обдало ощущением доселе неведомого единения с этими людьми, бывшими его семьей, единой кровью.

– Запомните этот день, – неожиданно прервав веселье, сказал отец. – Сегодня 30 марта 1938 года. Жизнь продолжается.

Прошло две недели, и бытие в лесах понемногу стало налаживаться. Погоды стояли отменные. С юга подул теплый ветер, и снег очень быстро стаял. Только в лесу, в низинах да в бочагах он продолжал лежать по-прежнему чистый, словно обглоданные добела сахарные кости.

За это время общими усилиями навели в доме, да и во всем хозяйстве относительный порядок.

Усадьба состояла из двух изб, соединенных между собой длинной неотапливаемой клетью, в которой хранились запасы дров. В клеть имелся вход прямо с улицы.

– Чтобы, когда холодно, на двор не высовываться, носы не морозить, – объяснил отец.

Из второй избы ход вел в просторный сарай, набитый сеном, а из сарая в конюшню, в которой теперь обитал Костя.

На вопрос матери, откуда взялось сено, отец объяснил, что заготовил его еще летом. Не так, конечно, много, как хотелось бы, но на первое время Косте хватит.

Изба, где они поселились, имела одну просторную горницу, в которой стояли деревянные самодельные кровати, больше похожие на нары, огромный прямоугольный стол, а по стенам висели неуклюжие полки. В дальнему углу громоздился громадный, окованный помутневшей узорчатой жестью сундук. Позже Сережу чрезвычайно интересовал вопрос: как же дотащили сюда эту громадину через лесные дебри? Кроме всего прочего, добрую треть избы занимала громадная русская печь. Судя по обилию пыли, лежавшей на вещах, в доме не жили довольно давно. И все равно он казался оставленным только вчера, столь хорошо сохранился он сам и все в нем находившееся.

Только сошел снег, сразу стало видно, что место, на котором находилась усадьба, представляет собой возвышенную пологую гряду, кое-где усеянную валунами. С трех сторон ее ограничивал лес, а четвертая упиралась в небольшое круглое озеро. Перед домом раскинулась пустошь, уже основательно поросшая подлеском. Видимо, некогда пустошь была полем, но теперь молодые осинки и березки, а кое-где и сосны образовали небольшой лесок.

В первый же день отец заявил, что подлесок нужно выжечь, а пустошь распахать и посадить на ней картошку, рожь и овес.

– Как же мы распашем? – удивилась мать.

– С помощью плуга. Он здесь имеется. Запряжем Костю…

– Кто же тут жил? – поинтересовалась мать. – Уж больно хозяйство основательно. И плуг даже есть…

– Точно не знаю, – уклончиво ответил отец. – Я думаю, старообрядцы. Видимо, существовало нечто вроде скита.

– А откуда ты узнал его местонахождение?

– Долго рассказывать… – Он неопределенно пожал плечами. – Как-нибудь в другой раз. Да и не время сказки слушать. Пора за дело приниматься.

И действительно, дел в хозяйстве оказалось предостаточно. Выжгли, кое-как раскорчевали и распахали поле перед усадьбой. Когда стало совсем тепло, посадили рожь и овес, потом картошку. Мать разбила огород, и скоро из земли показались первые перья лука и листики редиски. Работали не покладая рук с утра и почти до заката. Ложились рано, еще засветло, и спали как убитые, а поутру снова принимались за работу.

Именно работа сняла неуверенность и страх перед неизвестностью. Несмотря на тяжелый труд, никто не жаловался на усталость, напротив, и дети и взрослые находились в приподнятом настроении. Чувство одиночества пока что было незнакомо им, а ощущение оторванности от остального мира, наоборот, только придавало силы, заставляя надеяться только на себя.

В том огромном сундуке они нашли рыболовные сети, а на берегу озера – старую лодку. Лед еще не растаял, но отец уже думал о будущем. Он задумчиво походил вокруг лодки, пнул ее носком сапога.

– Вполне можно спустить на воду. В свое время ее так хорошо просмолили, что она почти не тронута гнилью. Проведем небольшой ремонт, и можно будет рыбачить. Уж чем-чем, а рыбкой я вас обеспечу.

Впрочем, не только рыбой снабжал отец семейство. Как только сошел лед, на озеро прилетели стаи диких гусей и уток. В первый же день, услышав хлопанье крыльев, отец вычистил двустволку и собрался на охоту.

– А не услышат выстрелы? – в сомнении произнесла мать.

– Кто услышит? – засмеялся отец. – Здесь на сотню верст никого. Только мы да лесное зверье. – И он шагнул за порог.

Зверья действительно хватало. Кроме уток и гусей, он стрелял тетеревов и рябчиков, а однажды приволок небольшого козла. Без еды не оставались. Пока не созрел урожай, ели привезенную с собой картошку, пекли хлеб…

Отец к месту и не к месту вспоминал Робинзона Крузо и другую книжку, которую он читал в детстве, – «Швейцарских робинзонов».

– Мы совсем как они, – сообщил он, – те тоже жили в лесу и тоже семьей… Везде живут, даже на Северном полюсе, помните челюскинцев? На льдине жили люди, и ничего…

– Так их же спасли, – возразила Женя, – на самолетах вывезли…

– Их спасли, а мы сами себя спасаем, – отозвался отец. – Нам надеяться не на кого. Если хотим выжить, нужно работать и работать.

– А если вернуться в город? – робко спросила Женя.

– В город? – Отец насупился и помолчал. – Ты, видимо, не поняла, зачем мы сюда пришли, – тихо произнес он. – Может быть, ты решила, что я захотел поиграть в робинзонов? Отнюдь нет. Я уже говорил, что если бы мы задержались хотя бы на один день, то, вне всякого сомнения, меня и маму арестовали бы, а вас определили в детский дом, как детей несчастного Кронборга. Ты ведь с его дочкой училась в одном классе? Или не помнишь, что она перестала ходить в школу?

– Но ведь можно было переехать в другое место? – не сдавалась Женя. – Так же уйти, добраться до железной дороги, сесть на поезд и уехать туда, где нас никто не знает. Мало ли городов. Поехали бы, к примеру, на Дальний Восток. Там сейчас идет большое строительство. Я читала… Люди нужны… Вот бы и мы…

– На Дальний Восток, – передразнил ее отец. – На Дальний Восток скорее всего поехал бы я один. И не в мягком вагоне, а под конвоем. Нигде от них не скроешься. Бесполезно! Тем более с семьей, с детьми… Уж если даже в Югорске достали, так и везде найдут. Хоть на Дальнем Востоке, хоть в тундре, хоть в песках Каракумов. Конечно, я понимаю, что в лесу не очень весело, но уж извини! Лучше хоть так, чем вообще никак. Поживем здесь какое-то время, переждем… А там видно будет. Придет зима, замерзнут болота, попробую пробраться в город, узнать, что и как. А пока… – Он вопросительно посмотрел на мать, напряженно молчавшую на протяжении всего разговора.