Дед Аникеев придвинул табурет и сел, облокотясь на стол.

– Погоди-ка! – Глаза Пухова озорно и испытующе блеснули. – У меня бутылочка есть, припрятана. Давно берегу.

Завхоз знал, что эта бутылочка – мировая, но сейчас ему было не до этого. Хозяин пошарил рукой за печкой, не вставая со скамейки, и вынул «Перцовку».

– Новости одни нынче, – проговорил Никита Иваныч. – Трактора видел?

– Видел. – Пухов щедро наполнил стаканы.

– Болото наше зорить приехали!

– Ну?

– Торф добывать для электростанции.

– Это хорошее дело, – одобрил Пухов. – Электрификация – наша сила.

– А болото как же? – возмутился Завхоз. – Журавли-то улетят!

– Да-а, – протянул сосед. – Куда ни кинь – везде клин. Ну, хрен с ним, давай!

Минут через пять они завеселели, раскраснелись и заговорили громко.

– Я письмо в Москву написал, жалобу, – сказал дед Аникеев. – Пока оно ходит туда-сюда – болото надо защищать. А то они здесь такого наворочают, потом не расхлебаешь. Я журавлей пугать не дам.

– И я не дам! – согласился Пухов. – Я как член общества охраны природы не дам. Айда к ихнему начальнику. Наложим запрет и точка.

– Ага, ему наложишь, – не согласился Завхоз. – Я уже с ним разговаривал… У него глазищи – так и жгет… Слово сказать – язык не поворачивается.

– Видали мы таких! – разошелся Пухов. – Я на фронте перед немцем не дрогнул, а перед этим и не моргну!

И снова несколько минут они сидели молча, уставившись на вытертую до ткани клеенку на столе.

– Словом его не проймешь, – заверил Завхоз. – Тут другое средство нужно. Как с врагом надо действовать.

– Как это… как с врагом? – насторожился Пухов и, склонив голову набок, заглянул гостю в глаза.

– А так. Помнишь – на фронте?

– Ну! На фронте-то я помню! – оживился сосед. – Бывало, лежим мы на берегу Волги под самыми стенами Сталинграда…

– Во! И здесь так же! – Никита Иваныч вскочил. – Ты пока собирайся, а я пошел за ружьем. Ляжем у болота и не пустим. В засаде будем. Как на фронте: мы тут, а там враг. Перестреляем всех и баста!

Пухов секунду колебался, и глаза его стремительно бегали по стенам избы.

– Давай! – рубанул он. – Кто здесь хозяева? Мы! Нам и распоряжаться!

Дед Аникеев ворвался в свою избу. Ирина спала, положив голову на обеденный стол, а перед ней был сотворенный ею Хозяин.

– Ох! – только и произнесла Катерина. – Конец света, истинный Бог! Приезжие всю ночь только с хлебом ее не жрали, Баську нашего напоили, и ты с утра выпимши. Что же это делается, Господи?

– Беда, старуха, – полушепотом сказал Никита Иваныч, чтобы не разбудить дочь. – Болото зорить приехали, беда.

Он бросился к спинке кровати, за которой стояло ружье, вытащил его и метнулся к полке.

– Чего ты? – испугалась Катерина. – Куда?

– Где патронташ? – Завхоз обшарил полку, отыскал патроны и направился к двери. – Не дам. Не пущу проклятых вредителей!

Ирина спала, а Хозяин, как живой, тянул к ней маленькую головку, чуть приоткрыв клювообразный рот с мелкими зубами…

А в Алейке тоже спали. Лишь с окраины, где жил Иван Видякин, доносился стук топора и курился дымок из трубы. Завхоз вернулся к Пухову. Тот уже стоял в полной форме – китель военного покроя с глухим воротником и медалями, защитного цвета галифе, хромовый сапог и полувоенная фуражка с большим козырьком. Пухов возился с протезом, подтягивал ремни, долго привязывал пустую штанину. Завхоз торопил. Наконец Пухов справился с деревяшкой и бросился искать клюку.

– Да не костыль – ружье бери! – прикрикнул Никита Иваныч.

– Оно же поломано, – сказал Пухов, звякая медалями. – Который год открыть не могу…

– Врешь?

– Что мне врать? Что мне врать? – забормотал сосед, и глаза его забегали в поисках клюки. – Вон гляди.

Глядеть было некогда. Мелиораторы могли вот-вот проснуться, завести бульдозеры и поехать на болото. А до него еще пешком семь верст…

– Ладно, пошли так! – распорядился Завхоз. – Только не отставай.

Они вышли на улицу и направились по дороге к болоту. Ковылявший Пухов вдруг остановился.

– Никита, а может, и Ваньку Видякина взять? Ванька – мужик молодой, крепкий.

– Пошел ты с этим Ванькой! – разозлился дед Аникеев. – Не отставай!

– А зря, зря, – пришептывал Пухов. – У них же трактора. А это, считай, танки. Куда мы с тобой против танков?

– Что, кишка слаба? – на ходу спросил Завхоз, тем самым ударив его в самое уязвимое место.

– У меня-то? – взбодрился Пухов и выгнул грудь. – Да я их!

Он потряс клюкой, и медали зазвенели. Их было четыре всего: одна «За оборону Сталинграда» и три значительные – «За отвагу». Но гордился Пухов больше первой медалью, и все рассказы о войне начинались у него со слов: «Лежим мы, значит, на берегу Волги под стенами Сталинграда…»

Дед Аникеев наградами похвастаться не мог. Дело в том, что всю войну он простоял на дальневосточной границе против японцев и лишь в ее конце ходил походом через Большой Хинган громить Квантунскую армию, за что и получил единственную медаль.

По дороге Завхоз наставлял Пухова:

– Как пойдут – ори: «Не смейте трогать!», «Вредители!» Понял? Поворачивайте, мол, назад!

– Да я уж знаю, что им сказать! – раззадоривался Пухов. – Я как член общества охраны природы имею право!

Где-то на половине пути сели отдохнуть: Пухов сильно отставал, а когда начинал спешить – ковырял протезом землю и шагал еще медленнее. Однако едва они спустились на бровку дороги, как за спиной пулеметно застрекотали тракторные пускачи. Это означало, что мелиораторы проснулись. Завхоз поднял Пухова и повел дальше.

Оборону заняли недалеко от кромки болота, залегли в куче полусгнивших хлыстов у дороги и стали ждать.

– Эх! – вздохнул Пухов, оглядываясь на чистую ширь болота. – Лежим мы вот так же на берегу Волги под стенами Сталинграда – жарынь, пылюга!.. Немец прет, а нам, значит, приказ: «За Волгой земли нету!» А он крупным калибром ка-ак чесанет-чесанет! Осколки как поленья…

Гул тракторов приближался. Завхоз зарядил ружье.

– Я-то взводным командиром был, – продолжал Пухов, в который раз рассказывая одну и ту же историю. – А здесь кричат по цепи – ротного убило! Веришь, осколком-то как топором – напополам… Меня такое зло взяло, ну прямо как сейчас. Выскочил я из траншеи, кричу: «Рота! В атаку, за мной!» Командование, значит, на себя принял. «За Родину! – ору. – За Сталина!» Мой взвод поднялся, а за ним вся рота пошла. Только из окопов-то поднялись – мне осколком по ноге… Упал я назад в траншею, гляжу – мать моя! Ноги-то как не бывало! Кость этак вот торчит – бе-елая… Глянул – рядом ротный наш лежит. Вот, говорю, и отвоевались мы с тобой…

Над дорогой сначала взвился столб пыли, сносимый ветерком, а потом из-за поворота вырулил первый бульдозер. Мелко задрожала земля…

– Замолчь, – приказал Никита Иваныч и, поднявшись во весь рост, взял ружье на изготовку.

Старик Пухов тоже поднялся и подтянул к себе клюку.

– Сто-о-ой! – заорал дед Аникеев и выпалил в воздух.

– Погоди, – зашептал Пухов. – Ближе подпустим…

– Куда уж ближе! Стой, говорю!

– Не смейте трогать! – прокричал Пухов и стукнул костылем по бревну.

Трактор остановился и сразу же окутался облаком пыли. Когда пыль чуть рассеялась, Завхоз увидел, что из кабины выскочил начальник Кулешов и остановился, облокотившись о бульдозерную лопату.

– Не дам! – крикнул Никита Иваныч и зарядил ружье. – Назад! Иначе стрелю!

– Вредители! – фальцетом поддержал Пухов, и протез его отчаянно скрипнул.

Кулешов оттолкнулся от лопаты и, заложив руки за спину, двинулся к старикам. Он шагал твердо, поднимая сапогами стремительные облачка пыли. Расстояние сокращалось. Вывалившие из кабин мелиораторы встали плотным рядом впереди тракторов и замерли.

– Назад, говорю! – Завхоз выпалил в голубое чистое небо.

Пухов вздрогнул от выстрела и тоже сказал:

– Вредители…

Кулешов, не доходя пяти шагов, остановился, широко расставив ноги.