И Ольга, не умевшая лгать, спокойно сказала:
- В данную минуту да!
- Спасибо за признание, дорогая жена! Кстати, я это заметил гораздо раньше...
- Неправда, раньше ты этого не мог заметить. Даже в поезде, когда ты беспрестанно дулся в карты и пьянствовал с этим... писателем, я все тебе прощала. А теперь, теперь... - Она залилась слезами.
Юрий подошел, попробовал успокоить, она резким движением сбросила с плеч его руки. Потом поспешно вытерла глаза и стала убирать со стола.
- Так мы ни о чем и не договорились, - сказал он как можно спокойнее.
- Если тебе так лучше...
- Почему ты говоришь "тебе", а не "нам"? - перебил он ее. Странно...
- Ничего странного нет! Я обязана жить и работать там, где я больше всего нужна. Я - врач! И кроме личного счастья есть еще и счастье общее, всеобъемлющее. Оно - как море, куда вливаются тысячи речек, вроде нашей Бидями. Так же, как море не может без этих таежных речек, так и речки, в свою очередь, если бы они не спешили влиться в него, пересохли бы до самого дна. Юра, я чувствую себя именно такой речкой, хоть малюсенькой, но живой, которая все время в пути, в движении - от истока до самого устья...
- Мы с тобой капли в море, Оля. Убавится одной-двумя каплями, никому решительно не будет заметно.
Она измерила его таким презрительным взглядом, что он не выдержал и отвел глаза.
- Да, зря ты не вышла за Тимофея Уланку. Он местный житель, так сказать, абориген. - И с явным намерением уколоть ее иронически добавил: Тем более что старик приезжал к тебе с... этим... калымом...
Она остановилась в дверях, подумала, медленно обернулась к Юрию и негромко, но достаточно твердо сказала:
- Можешь ехать!
2
Когда Полозов пришел в контору оформлять документы, директор леспромхоза Буров сказал:
- Задерживать вас, Юрий Савельевич, по формальным причинам, понятно, нет оснований. Но как-то неладно получается, что главный инженер уезжает в самый разгар лесоразработок! - И затем более мягко: - Может, подумаем?
Юрий промолчал.
- Давайте отложим вопрос до весны, скажем на апрель-май...
Юрий отрицательно мотнул головой и как можно спокойней сказал:
- При всем желании, Харитон Федорович, не могу. Там у них в академии тоже свои планы. А в вызове предписывается прибыть в Ленинград к двадцатому января.
Тогда Буров спросил:
- Товарищ Щеглов знает о вашем отъезде?
- Я, Харитон Федорович, беспартийный и вряд ли должен согласовывать свой отъезд с секретарем райкома.
Буров по привычке достал из верхнего кармана кителя металлическую расческу, быстро зачесал свои редкие, рано поседевшие волосы. В глаза Юрию опять бросился несмывающийся пятизначный номер на руке Харитона Федоровича, и Полозов, словно от холода, поежился. На какое-то мгновение ему даже стало неловко, что этот добрый человек, с глубокой страдальческой складкой у рта, с синими мешочками под глазами, столько перенесший в своей жизни, должен уговаривать его, Юрия Полозова, молодого, полного сил, не знавшего никакого горя, не уезжать из Агура. Но это чувство неловкости быстро прошло.
- Так-то оно так, - сказал Харитон Федорович, продувая расческу и засовывая ее в карман. - Однако все мы под одним богом ходим - партийные и беспартийные. Тем более что в наших, знаете, условиях каждый работник на счету. Вот только жаль, что Сергея Терентьевича нет на месте, может, сходим с вами ко второму?
Юрий понял, что Буров имеет в виду второго секретаря райкома Петра Савватеевича Костикова.
- Нет, мне незачем ходить, Харитон Федорович, - твердо сказал Юрий. Прошу вас подписать приказ.
Буров взял папиросу, обмял ее.
- А доктор Ургалова, - улыбнулся Харитон Федорович, - дает свои, так сказать, санкции на ваш отъезд?
- Я думаю, что это наше внутреннее дело, Харитон Федорович, - тоже с улыбкой ответил Юрий.
- Что ж, Юрий Савельевич, очень жаль! Но, как говорится, насильно мил не будешь. Езжайте! А надумаете вернуться, милости просим... будем рады.
Только Юрий ушел, Буров позвонил Костикову. Тот сказал, что доктор Ургалова недавно заходила в райком, спрашивала Щеглова, а когда он, Костиков, спросил, по какому делу, Ургалова ответила: "По личному" - и сразу же откланялась.
- Смотри, Петр Савватеевич, у них что-то неладно! - сказал Буров. Полозов-то беспартийный, а Ольга Игнатьевна коммунист, следовало бы вам с нею поговорить...
- Я, конечно, не против, товарищ Буров, но она спрашивала Щеглова, видимо Сергей Терентьевич ей больше нужен. А ты подписал Полозову приказ?
- Да, Петр Савватеевич, подписал. Формально все правильно, но по существу...
- А как у тебя с заменой Полозова?
- Пока придется назначить лесотехника Курдова. А там посмотрим.
- Что ж, тебе в твоем хозяйстве видней. Кстати, как твое здоровье, Харитон Федорович?
- Доктор Берестов говорил, что какой-то спазм. Советовал бросить курить. Да разве бросишь, Петр Савватеевич?
- Ну, поправляйся, товарищ Буров, заходи! - и повесил трубку.
Буров взял было недокуренную папиросу, но тут же положил ее в пепельницу. Вытерев взмокший от пота лоб, тяжело вздохнул: "Да, кто в море не бывал, тот и горя не видал. Молодо-зелено!"
Ольга, забежав в больницу и отдав кое-какие распоряжения, сразу же пошла домой. Она застала Юрия, когда он, перерыв в шкафу все чистое, выутюженное белье, отбирал свои сорочки и кидал их как попало в раскрытый чемодан.
- Не торопись, я сложу их сама как нужно! - сказала Ольга, искоса глянув на его хмурое, замкнутое лицо. - Не забудь на тумбочке деньги.
- У меня хватит денег, - пробормотал он. - Я получил при расчете...
- Ты заедешь к маме?
- Возможно... - нетвердо сказал он. - Но у Клавочки буду часто...
- Я маме ничего не стану писать, - сказала она, глотая слезы. Пожалуйста, и ты ничего не говори ей, ладно? А лучше всего заезжай к маме, скажешь, что ты приехал в командировку...
- Если ты этого хочешь, я так и сделаю, - пообещал он. - И, умоляю, перестань плакать. Ведь ты разлюбила меня!
- Да, Юра! - сказала она, устало посмотрев на него. - Но я ничего не могу с собой поделать. Лгать я не умею. Если бы я обманывала, я бы мучилась. Как ни тяжело, Юра, но правда всегда лучше. Если скрывать, мучиться, загонять болезнь внутрь, потом будет хуже.
- Видимо, так... Ведь ты хирург и лучше знаешь, когда приступить к операции...
- Юра, нельзя до бесконечности натягивать струну! Вот она и лопнула!
- Заменишь другой, - саркастически, почти с вызовом сказал он. - Не жить же без музыки...
- Довольно глупо! Разве ты не знаешь, как я дорожила нашим счастьем... Я думала... я хотела, чтобы оно длилось вечно. А ты оборвал его даже не на середине, а в самом начале. Боже мой, что теперь будет с Клавочкой! - воскликнула она, уронив тарелку, которая гулко ударилась ребром о пол и, не разбившись, покатилась в дальний угол.
В это время открылась дверь и вместе со струей морозного воздуха вошел Берестов.
- Вот молодец! - обрадовался Юрий, протягивая ему руку. - Алешка, будешь меня провожать?
- Юра, не уезжай! - почти умоляюще сказал Берестов. - Я не знаю, что у вас произошло. Но поверь, Юра, я искренне, от души желаю вам счастья. В последние дни мне больно было смотреть на Ольгу Игнатьевну, так она страдает... А если все это, Юра, из-за того, что мы с ней задержались в Сирени, то это, прости меня, глупо...
- Ладно, Алеша, не будем. Тут дело поважней Сирени, - оборвал его Юрий. - Я еду в двадцать три двадцать. Захочешь меня проводить - приходи!
К ночи подул резкий ветер. Он свирепо накидывался на тайгу, сбрасывая с деревьев снег, кружил поземку, бился об оконные стекла, которые со звоном вздрагивали. На соседнем дворе жалобно скулили собаки. Когда Ольга с Юрием вышли из дома, тропинка, ведшая к станции, была уже заметена. Юрий, не задумываясь, пошел через пустырь. Ольга едва поспевала за ним. В полушубке, валенках, закутанной в пуховый платок, ей было нелегко идти по глубокому снегу против ветра. Местами ноги проваливались по колени в сугроб, и она останавливалась. А Юрий тем временем уходил все дальше, сгибаясь под тяжестью чемодана, который он нес на плече.
