- Юра! Что ты задумал?
- Оля, теперь поедем в отпуск. Узнаем, какая в Ленинграде ситуация. Кроме того, ты столько раз говорила, что беспокоишься о маме...
Она промолчала, по лицу ее пробежала нервная дрожь. Потом она тихо, но достаточно твердо сказала:
- Юра, я отсюда не уеду!
Он сделал над собой усилие, чтобы промолчать.
- Я чувствую, ты хочешь поставить меня перед свершившимся фактом! сказала Ольга прежним голосом. - И это, Юра, нечестно с твоей стороны!
- Ну вот и посоветовались! У других между супругами существует единство, а у нас, Олечка, что-то не так...
- Я в последнее время сердцем чувствовала, что ты неискренен, что ты что-то скрываешь от меня. Но ты, Юра, удивительно последователен.
- В чем же я последователен?
- Помнишь, когда мы еще не были мужем и женой, ты довольно часто употреблял слово "отработать". И вот опять...
- Хорошо, если тебе не нравится слово "отработать", пожалуйста, я его больше не буду произносить. Мы честно "поработали", и пора подумать, как быть дальше. Потом, я не формалист. Дело не в этой филькиной грамоте! Подумаешь, договор!
- Конечно, дело это добровольное. Но ты должен посчитаться и со мной! Что же мне, бросить мою работу на середине?..
- Зря ты заранее волнуешься! Съездим в отпуск, а там видно будет... Ничего лучшего не найдем, вернемся в Агур.
Ольга закрыла лицо руками и заплакала.
- Оказывается, и у каменных хирургов глаза на мокром месте, - сказал он с иронией. - Успокойся, сюда идет Алеша.
Ольга быстро вытерла глаза, схватила полотенце и подбежала к рукомойнику.
Вошел Алексей Берестов - выше среднего роста, широкоплечий, с очень развитыми мускулистыми руками, покрытыми бронзовым загаром. Его открытое энергичное лицо с некрупными, глубоко сидящими черными глазами спокойно улыбалось.
- А наша Клавушка где? - спросил он, переводя взгляд с Юрия на Ольгу.
- Она с Матреной Тимофеевной в лесу, цветы собирают, - ответил Юрий.
- Вы за мной, Алексей Константинович? - спросила Ольга.
- Звонили из Кегуя, из интерната. Спрашивали, когда выпишем из больницы Кольку Копинку.
- Какая у Кольки температура?
- Все еще держится.
- Пусть еще несколько дней побудет в больнице.
- Хорошо, Ольга Игнатьевна, - сказал Берестов и обратился к Юрию: - А я сегодня с добычей. Поднялся чуть свет, сходил на протоку и за какой-нибудь час полтора десятка форелей поймал.
Ольга ласковыми глазами посмотрела на Берестова. Он перехватил ее взгляд.
- Будем варить уху? - спросил он.
- Обязательно! - сказала Ольга.
Берестов оживился:
- Понятно, что рыба по суху не ходит...
- Это уж как принято, - усмехнулся Юрий, довольный, что к Ольге вернулось хорошее настроение.
С гулянья пришла Клавочка. Пухленькая, белокурая, с большими, как у Ольги, глазами, она вбежала в комнату с охапкой багульника. Платье у девочки вымокло от росы, но она, казалось, не чувствовала этого и была счастлива, что атана, то есть бабушка, обещала сплести из этих цветов новый венок Катьке Юрьевне - так называла Клавочка свою большую скуластую куклу, обряженную в орочский национальный костюм.
- Верно, атана, сплетешь венок? - спросила девочка седую горбатую орочку, которая стояла на пороге с дымящейся трубкой в зубах.
- Айя-кули, хитэ!*
_______________
* Хорошо, дитя мое!
Это и была Матрена Тимофеевна, безродная орочка, жившая по соседству. Чуть ли не со дня рождения Клавочки старушка помогала Полозовым по хозяйству; когда Ольга уходила в больницу, Матрена Тимофеевна оставалась с ребенком. Она привязалась к Клавочке, научила ее орочским словам, и Клавочка, к изумлению родителей, просыпаясь по утрам, кричала сперва матери: "Эня, сородэ!" - потом отцу: "Ама, сородэ!" - что означало: "Мама, здравствуй, папа, здравствуй!" Третьим неразлучным существом в компании Клавочки был огромный вислоухий пес по кличке Хуво - вожак из упряжки Евлампия Петровича.
Пес был занят только зимой, а все остальное время года бродил около Орлиной сопки, ожидая, когда ему выплеснут остатки какой-нибудь еды.
Однажды Клавочка сжалилась над бедной собакой, приласкала ее, накормила досыта, и с тех пор они стали неразлучны. Частенько Ольга со страхом смотрела, как Клавочка возится с собакой - садится на нее верхом, опрокидывает, подминает под себя, волочит за хвост, а Хуво только повизгивает добродушно.
- Клава, перестань возиться, он укусит тебя! - кричала в окно Ольга, на что девочка, заливаясь смехом, отвечала:
- Если укусит, я ему хлеба не дам!
- Ну смотри, озорница! Потом придется тебе уколы делать.
- Твои уколы небольные! - говорила Клавочка. - А мои больные...
- Кому ты делала уколы?
- Катьке Юрьевне, - серьезно сказала Клавочка. - Вчера ее Хуво за носик укусил... Я Катьке уколола цепротып!
Ольга не удержалась от смеха:
- Стрептоцид?
- Нет, це-про-тып! - упрямо повторила Клавочка.
И Ольга решила занести "цепротып" в тетрадку, куда уже записала многие другие слова из Клавочкиной речи, вроде "ресики" - листики, "пузики" - пуговки и т. д.
Берестов, который питал особенную нежность к Клавочке, спросил:
- А когда, Юрьевна, покатаемся на оморочке?
- На оморочке нельзя, а на ульмагде - пожалуйста! - сказала Ольга, встретившись взглядом с Берестовым.
- Почему, эня, нельзя? - недоумевала Клавочка.
- Оморочка маленькая, может опрокинуться, а ульмагда большая, устойчивая...
- Дядя Алеша тоже большой и устойчивый! - под общий смех возразила девочка. - Он оморочку не опрокинет.
- Верно, умница! - воскликнул Берестов, хватая Клавочку и легко подбрасывая под потолок.
- Ну, хватит, Клава, садись кушать! - сказала Ольга и обратилась к орочке: - Довольно вам свою трубку жевать, Матрена Тимофеевна, садитесь и вы чай пить! - и, глянув на нее строго, прибавила: - Сколько раз, милая, я просила вас не ходить с ребенком в заросли багульника. Эти цветы не для детей. Они и взрослых одурманивают, а вы собираетесь сплести Клавочке венок из багульника.
- А ты, мамка-доктор, помню, говорила, цто любись багульник. Дазе, помнись, когда я мед багульниций принесла, ты его оцень хвалила.
- Хвалила, это верно, - улыбнулась Ольга, - а потом проспала сутки как пьяная.
- А мы ницяго, не спим... - с этими словами она сунула трубку в глубокий карман халата и села к столу.
Когда Ольга поздно вечером пришла в больницу, она вспомнила неприятный разговор с Юрием и загрустила. Случилось, кажется, то, чего она больше всего боялась: между ней и мужем нарушилось согласие, которое Ольга все эти годы так оберегала. Ее возмущала несерьезность Юрия в суждениях о будущем, и особенно то, что он, не посоветовавшись с ней, отказался подписать новый договор, дав этим повод для кривотолков.
Ведь Буров не зря спросил ее:
- Что, доктор, собираетесь нас покинуть?
- С чего вы взяли, Харитон Федорович? - с изумлением спросила Ольга.
- На днях главбух сообщил, что Юрий Савельевич категорически отказался переоформить договор...
- Этого быть не может! - краснея от стыда, сказала Ольга.
Буров пожал плечами:
- Тогда извините, доктор, видимо, главбух неверно меня информировал.
- Видимо, так, - сказала Ольга и спросила: - Что же это вы, Харитон Федорович, редко к нам заходите?
- Никогда, доктор... Лесу за зиму навалили целые горы, а теперь сплачиваем и сплавляем. Вот и днюем и ночуем на Бидями...
- Знаю, Харитон Федорович. Я своего супруга теперь редко вижу...
Харитон Федорович сказал сочувственно:
- И моя благоверная стала жаловаться. Однако ей, как вы знаете, не привыкать. Годы, можно сказать, ждала, Так что две-три недели, по-моему, не срок.
- А здоровье как? Сердце больше не беспокоит?
- Вроде ничего, - неуверенно сказал он.
- Курите поменьше, Харитон Федорович. - И добавила: - А главбух, видимо, что-то напутал. По крайней мере, мне Юрий Савельевич ничего такого не говорил.
