Полагалось бы блюстителям посочувствовать, но это оказалось свыше Вадимовых сил. Пожалуй, ближе он был к злорадству. Слаб человек, слаб – увы. Как там насчет постов и молитв? Говорят, помогает.

Не дожидаясь развязки, Вадим отступил и заспешил в обход – тем более, время поджимало. Однако далеко отойти не успел, почти сразу наткнувшись на новую сцену, тоже заметив ее издалека.

На первый взгляд картинка казалась идиллической – во всяком случае, куда пристойней предыдущей. Обширный захламленный двор, густо поросший сорняком, пересекали двое: опрятно одетая женщина и девочка лет десяти в замызганной униформе. Женщина еще не была старой, а выглядела даже привлекательно: ладная, налитая, крутобедрая. Хотя смахивала на общагскую вахтершу Вадима, точно младшая сестра, и все ухватки выдавали в ней закоренелую старожилку. Обращалась она к ребенку с умильной ласковостью, словно к дочурке, – при том, что Вадим не ощущал между ними родства. Дама крепко держала девочку за руку, но та и не пробовала вырваться, робея от здешнего запустения. Судя по всему, она сбежала из ближнего питомника и теперь пробиралась домой через пустыри, чтобы не попасться на глаза блюстителям, – а женщина, видимо, вызвалась ее проводить. Странная услужливость, учитывая, что старожилы и с собственным потомством обычно обходятся без сантиментов.

Заинтересовавшись, Вадим двинулся следом, соблюдая немалую дистанцию. Черт знает, что он заподозрил, однако предчувствия не показались радужными. Далеко идти не пришлось: вскоре мадам подвела девочку к старому, еще прочному зданию в три этажа и почти затащила в единственный подъезд, продолжая сладко увещевать. Пока все оставалось в рамках, и Вадим позволил им подняться на самый верх, сам проделав то же снаружи, благо на стене хватало удобных балкончиков. Он уже определил тут обжитые помещения, чьи окна густо затягивал плющ: наверно, для маскировки. Но тем проще в них подглядывать, притаившись на балконе.

Квартирка была скромной, однако обставлена тщательно и любовно, даже со вкусом. Чистота в комнате казалась стерильной, а перед входом гостей встречал щекастый парень тридцати с небольшим лет и таких обтекаемых очертаний, что смахивал на свежевымытого боровчика, вдобавок выряженного не без щегольства. Еще он до изумления походил на эту сердобольную даму – вплоть до сложения и мимики, что в мужчине смотрелось странно. И даже годами уступал ей не много, хотя наверняка являлся дамочке сыном, – будто та обзавелась потомством, еще толком не выбравшись из детства. Во сколько же она начала?

– Господи, маменька, – капризно посетовал боровчик, – сколько раз говорено: выбирай полных! На что мне такое, господи?

Однако сноровисто раздел зацепеневшую девочку догола и прикрутил ремнями к скрипучему стулу, предусмотрительно помещенному в проржавелое корыто. Вадим изготовился было прыгать, но парень только залепил добыче рот приготовленным пластырем и отступил, озирая ее со всех сторон. Босые и пухлые его ступни переступали по ковру почти бесшумно, избегая линолеума, будто он не привык ходить по жесткому.

– Ну что ты говоришь, Митренька! – возмутилась женщина, от порога снимая туфли и устремляясь на кухню. – И как тебе ни совестно только? Думаешь, легко было ее добыть? Сам знаешь, какие времена. Не дай бог, проведает кто – ведь камнями забьют! Никакой жалости в людях не осталось. – Энергично она зазвенела, забряцала утварью, застучала дверцами шкафов. – Тебе что приготовить сегодня: гуляшик или котлетки, – а, сы ночка?

С кухни уже доносился дробный перестук ножей о доску, будто готовился гарнир или приправа, затем хлопотунья принялась напевать тоненьким голосом, демонстрируя отличное настроение, а Митренька все созерцал дрожащую худышку, недовольно оттопыря толстые губы. Почему-то особое внимание он уделил тугой щелке, рассекающей понизу лобковую припухлость, – единственное, что подтверждало пол ребенка, если не считать отросших до лопаток волос, спутанных и слипшихся в пряди. Наверное, тоже обделен женским обществом… “бедненький”. Иначе откуда такое подростковое любопытство?

– Неухоженная какая, – проворчал боровчик. – Их что там, в питомниках, не моют? И ногти не стрижены!

Экий привереда, качая головой, подивился Вадим. Сколько ж на тебя уходит, гаденыш? И сможешь ты разорвать плоть руками? По виду не скажешь. Или обманчива внешность?

– Так ты ж не любишь пальчики, – заботливо откликнулась мамаша. – А, Митренька? И потом, это ведь как приготовить… А хочешь, ополосни ее, – предложила она, – водицы хватит. Хоть помоется напоследок. – Женщина хмыкнула и добавила с неожиданной злобой: – Понаехало вонючек, под себя гадят! А ведь помню еще, как мы бегали по улицам босиком – настолько там было чисто. И твой дедушка говорил…

– Лучше трахну ее напоследок, – перебил парень. – Какая дурочке разница?

– Немытую? Фу, сы ночка, не говори гадостей! Лучше потом я…

– Мне надоело с тобой, – снова перебил он. – У тебя бедра трясутся. Могу я иногда раздолбать целку? Ты-то, мамуля, с половиной города перетрахалась!

Решившись, Митренька принялся стаскивать тесные брюки, обнажая женственный зад. Вадим подождал, пока он спустит их до колен, надежно себя стреножив, и тогда неслышно вскочил в комнату, сграбастав боровчика за шиворот. Много сил это не потребовало, так что “напрасны ваши” опасенья!

– Мать!! – истошно заорал тот, безуспешно пытаясь вырваться и молотя вокруг коротенькими руками. – Твою…

Неразрешимая дилемма, думал Вадим, брезгливо удерживая толстячка на удалении. Вообще я против убийств, тем более – казней. Однако как там, в поговорке? “Волкодав прав, а людоед – нет”.

Он ощутил спиной атаку и в последний миг сдвинулся в сторону, пропуская мимо отточенный мясницкий нож, на который его попыталась нанизать хозяйка, вступившись за откормленное человечиной дитя. Ах, эта “святая материнская любовь”!.. На следующем шаге, не сумев затормозить, дамочка вонзила тесак между лопаток сына и завизжала в смертельном ужасе, заглушая его хрип. А всадила она клинок с неженской силой, так что тот наверняка достал сердце. Уж не сама ли мать забивала жертвы? Или только стояла на подхвате? Ах, семейка!..

Поспешно отпрянув еще дальше, Вадим подхватил девочку вместе со стулом и переставил в дальний угол, отчего-то уверенный, что вне корыта здешние аккуратисты не станут на нее покушаться. Следующим порывом было сбежать, не дожидаясь тягостного финала, однако Вадим задавил слабость. А ну как дамочка и без сынка продолжит охоту? Еще неизвестно, кто здесь “направляющая сила”!..

Заколотый боровчик уже обвалился на пол, судорожно дергая ногами. Из раззевающегося губастого рта обильно струилась кровь, выпученные глазки едва удерживались в орбитах. Женщина стояла над ним точно памятник, сцепив побелевшие ладони.

– Сы ночка, – растерянно сказала она. – Говорила ведь: не серди маму. Что же теперь… И ковер весь испачкал, надо ж как!

Про Вадима она, похоже, забыла – как и про девочку-ужин. Надолго ли?

– Как зовут? – спросил он и добавил с усилием: – Вас.

– Ангелина Серафимовна, – ответила она машинально. – А его – Митрофан. Мальчик мой…

Ух ты! – подивился Вадим. Даже отчество совпадает. Может, они и вправду с вахтершей сестры? Тесен мир.

– Что же нам делать теперь, Серафимовна? – произнес он. – Не получается просто разойтись – ну никак!

– Зачем же расходиться? – возразила женщина, наконец подняв на Вадима заплаканные глаза, и с готовностью принялась расстегивать натянутую блузку (“полна пазуха грудей”), складывая переспелые, но еще тугие губы в обольстительную улыбку. – Разве нам нечего обсудить?

Наверное, она искренне скорбела по сыну, но что делать, сперва следовало подумать о выживании – первый рефлекс любой хищницы. Главное уцелеть, а детеныши дело наживное. Так почему не нажить их прямо сейчас, от эдакого самца? А заодно словить кайф, какой подвернется, – сколько той жизни, да? И посчитаться с убийцей, если повезет. Или же обзавестись защитником и добытчиком, если повезет еще больше. А сы ночку еще успеем оплакать – потом, на досуге… Действительно, редкостная шалава!