Ночью он был укрыт тьмою, а через столько-то минут или часов исчезнет вовсе, никто и никогда больше не увидит его. Репортер торопливо протирает грязные стекла очков подолом фуфайки, вглядывается в открывающуюся перед ним картину. Город лежит в котловине, и потому синевато-свинцовый свет зари, уже заливающей склоны гор, не успел достичь его, в рассветном тумане сливаются воедино подножия холмов, поля, каменистые пустоши, протянувшиеся внизу домики, но зато взгляд сразу же находит две церкви– одну крохотную, другую огромную, с двумя высоченными колокольнями – и четырехугольную площадь между ними. Репортер до боли в глазах всматривается в таинственные очертания Канудоса, замкнутого с трех сторон высокими холмами, а с четвертой– полноводной рекой; близкий орудийный залп заставляет его подскочить на месте от неожиданности, зажать уши. Но глаза его широко открыты: репортер видит, как от взрыва несколько хибарок разлетаются брызгами камня, кирпича, дерева, цинка – взметнувшись в воздух, все это крошится и рвется на еще более мелкие куски, а потом исчезает вовсе. Огонь усиливается; весь Канудос, как могильной плитой, придавлен тучей черного дыма-он клубится на склонах гор, завинчивается воронками, иногда раздираясь в клочья, и тогда можно увидеть обвалившиеся крыши и рухнувшие стены домов – это результат прямых попаданий. Репортер ловит себя на глупой мысли: «Если дым поднимется до вершины, я опять расчихаюсь».

– Почему топчется седьмой? И девятый? И шестнадцатый!? – раздается голос Морейры Сезара так близко, что репортер оборачивается: в самом деле, полковник и штабные стоят почти рядом.

– Седьмой двинулся, господин полковник! – говорит капитан Олимпио де Кастро ему в спину.

– А вон и шестнадцатый, – добавляет кто-то из офицеров.

– Вы стали очевидцем зрелища, которое сделает вас знаменитым. – Полковник, проходя мимо, похлопывает репортера по плечу. Тот не успевает ответить, потому что Морейра Сезар, спустившись чуть пониже, устраивается на широком выступе скалы.

С трех сторон в затянутую дымом чашу Канудоса спускаются, поблескивая штыками, колонны атакующих. Орудия смолкают, и репортер особенно отчетливо слышит звон колоколов. Солдаты скатываются, сбегают, спрыгивают со склонов, на ходу ведя огонь. Дым все гуще застилает склон. Репортер видит красно-синее кепи полковника Морейры Сезара, который одобрительно кивает. Подхватив сумку и пюпитр, репортер спрыгивает вниз, туда, где стоит командир полка, устраивается в неглубокой расщелине, рядом с белым жеребцом, которого ординарец держит под уздцы. Он завороженно наблюдает за атакой, но его не покидает ощущение, что все это ему мерещится или снится.

Порыв ветра разгоняет свинцовые тучи, окутывающие котловину: они делаются все легче, все прозрачней и несутся на окраину города-туда, где пролегает дорога на Жеремоабо. Теперь картина боя предстает как на ладони. Солдаты, находящиеся справа, пробились к берегу реки и переправляются вплавь: красные, синие, зеленые фигуры превратились в одинаковые серые силуэты, они исчезают и потом появляются на противоположном берегу. Но в этот миг стена пыли встает между ними и Канудосом. Фигурки падают.

– Первая линия траншей, – говорит кто-то из офицеров.

Репортер спускается еще на несколько шагов, стараясь не отстать от полковника, который сменил бинокль на подзорную трубу. Минуту назад взошло солнце, и красный диск освещает поле сражения. Почти безотчетно репортер, дрожа от холода, взбирается на какой-то валун, чтобы лучше видеть. Первые цепи солдат, вброд перешедших реку, натыкаются на губительный огонь мятежников, которые бьют по ним из укрытий почти в упор. Вторая колонна атакующих-она прямо под ногами репортера-развернулась в боевой порядок, но и перед ней вырастает завеса дыма и пыли: мятежники ведут беспрерывную стрельбу. «Так это и есть защитники Канудоса?»-думает репортер, заметив появившиеся над траншеями головы в низко нахлобученных шляпах, головы, повязанные платками. Клубы пыли не дают разглядеть их как следует: видно только, что в траншеях уже идет рукопашная.

Репортер снова начинает чихать, и приступ этот так мучителен и долог, что он едва не теряет сознание. Согнувшись вдвое, зажмурившись, сорвав и зажав в руке очки, он чихает и чихает, тщетно пытаясь вздохнуть полной грудью. Наконец ему удается выпрямиться, перевести дух. Кто-то хлопает его по спине. Он надевает очки и видит полковника.

– Мы уж подумали, вас зацепило, – говорит Морейра Сезар. Судя по его тону, он в превосходном настроении.

Репортер смотрит на обступивших его офицеров в замешательстве: мысль о том, что его могли счесть раненым, поражает его; до сих пор ему и в голову не приходило, что он тоже в бою, что пуля способна отыскать и его.

– Ничего, ничего… – бормочет он.

– Девятый ворвался в город. Так. Теперь очередь за седьмым, – говорит полковник, не отрываясь от трубы.

В висках у репортера стучит, сердце колотится. Ему кажется, что война приблизилась вплотную, что к ней можно прикоснуться. Дома на окраине Канудоса горят; цепи солдат бегом продвигаются вперед в маленьких круглых комочках дыма-это выстрелы-и исчезают в лабиринте черепичных, цинковых, соломенных крыш, из-под которых вскоре вырывается пламя. «Они добьют тех, кто не попал под обстрел», – думает репортер, представляя себе, с какой неистовой яростью атакующие отомстят за трупы товарищей, развешенные в каатинге, за все ловушки и засады, за пастушьи свирели, не дававшие им покоя после выхода из Монте-Санто.

– Стрелки засели на колокольнях, – слышит он голос полковника. – Почему медлит Кунья Матос?! Надо взять церкви!

Колокола не смолкают: ни треск ружейных выстрелов, ни грохот орудий не заглушают набат. В путанице узеньких улочек репортер различает пересекающиеся, стремительно продвигающиеся вперед разноцветные цепочки – это атакующие. «Кунья Матос – там, в этом аду, – думает репортер. – Он тоже бежит, спотыкается, убивает». А где Тамариндо и Олимпио де Кастро? Он обводит глазами группу штабных: старого полковника среди них нет, но капитан стоит подле Морейры Сезара, и репортер, сам не зная почему, чувствует облегчение.

– Арьергарду и батальону баиянской полиции ударить с фланга! – слышит он голос полковника.

Капитан Кастро, а за ним еще трое-четверо офицеров сбегают вниз, и тотчас раздаются звуки труб. Сигналы звучат до тех пор, пока где-то вдали им не отзываются другие. Только теперь репортер понимает, что приказы в бою передаются горнистами: надо бы записать, чтоб не забыть. Но в эту минуту офицеры хором вскрикивают, и он снова смотрит вниз. На площади между церквами появились десять… двенадцать… пятнадцать солдат во главе с несколькими офицерами – репортер видит, как блестят их обнаженные клинки, пытается узнать кого-нибудь из этих капитанов или лейтенантов: ведь все они ему знакомы, – которые пробиваются к этому храму с двумя высокими белыми колокольнями. Но тут грохочет залп, и большая часть атакующих валится наземь; уцелевшие пятятся, поворачиваются, исчезают в дыму.

– Сначала надо было выбить их огнем, – холодно замечает Морейра Сезар. – Они засели крепко…

Из церквей выбегают какие-то люди; они устремляются к упавшим солдатам, возятся над ними. «Они добивают их, оскопляют, выкалывают им глаза», – думает репортер и в тот же миг слышит голос полковника: «Безумцы, фанатики, они их раздевают». «Раздевают?»-мысленно повторяет он, и перед глазами у него возникает висящий на дереве труп белобрысого сержанта. Репортера трясет от холода. Пустырь между церквами затянут плотной пеленой дыма и пыли, и репортер тщетно пытается различить, что там творится. Ворвавшись в город, две атакующие колонны– одна двигалась слева от репортера, вторая – прямо под ним – пропали в переплетении улиц и переулков, а третья-по правую руку от репортера – продолжает наступление, пробиваясь вглубь, – репортер может судить об этом по клубам пыли, обгоняющим солдат; должно быть, каждый шаг по извилистым закоулкам и проходам дается им с боем: они вышибают двери домов, рушат изгороди и заборы, сносят крыши. Битва, распавшаяся на тысячу мелких схваток, теряет свой стройный и осмысленный ход: в каждом из этих домишек идет бой – один на один, двое на одного, трое против двоих.