– Только мягкое может есть, – объяснила Журема. – Болел сильно.

– Он из чужих краев, – добавил Карлик. – По-иностранному говорить умеет.

– Так на меня смотрят только враги, – грубо сказал атаман. – Опусти глаза, чего уставился?!

Галль не отрывал взгляда от черепа главаря. Все повернулись к нему, а он подошел к атаману вплотную.

– Меня интересует твоя голова, – медленно проговорил он. – Разреши мне потрогать ее.

Бандит схватился за нож, но Галль улыбкой успокоил его.

– Разреши, – буркнула Бородатая. – Он узнает все твои тайны.

Бандит глядел на шотландца с любопытством и даже перестал жевать.

– Ты что, ученый? – спросил он, и свирепое его лицо неожиданно смягчилось.

Галль снова улыбнулся и сделал еще шаг вперед– теперь он мог коснуться разбойника. Тот был ниже его ростом-взъерошенная голова едва достигала до плеча Галля. Циркачи и бандиты с интересом следили за ними. Атаман, по-прежнему держась за нож, не знал, как себя вести. Но любопытство пересилило: Галль обеими руками начал ощупывать его череп.

– Хотел когда-то стать ученым, – объяснил он, а его ловкие пальцы, раздвигая густые пряди, медленно двигались по заросшему темени. – Полиция не дала выучиться.

– Летучие отряды? – спросил атаман.

– Вроде того, – ответил Галль. – В этом мы с тобой схожи. Враг у нас один.

В маленьких глазках вдруг мелькнула тревога: казалось, бандит попал в ловушку и не знает, как из нее выбраться.

– Ну-ка скажи, как я умру, – пробормотал он, беря себя в руки.

Пальцы Галля продолжали ощупывать его череп– особенно тщательно вокруг ушей. Он был очень сосредоточен и серьезен, но в глазах светилось ликование: наука не обманывала-вот он, орган агрессии, побуждающий бросаться в схватку, дарующий наслаждение от борьбы, знакомое лишь людям непокорным и отчаянным, – он дерзко выпирает под его пальцами в обоих полушариях. Но прежде всего, конечно, это свидетельство страсти к разрушению, мстительности, необузданности, бессердечия – не смиренные разумом и нравственностью, они заставляют проливать реки крови. На редкость отчетливо ощущает Галль парные косточки над ушами бандита. Кажется, что кожа в этих местах горячее. «Прирожденный разбойник», – думает он.

– Оглох? – зарычал, резко отстраняясь, атаман; Галль, потерявший опору, пошатнулся. – Я спрашиваю, какой смертью умру?

Галль с сожалением покачал головой:

– Не знаю. Кости этого не открывают. Разбойники отошли, вернулись к костру доедать мясо. Однако атаман остался рядом с Галлем и циркачами.

– Я ничего на свете не боюсь, – сказал он задумчиво. – Наяву. А сны мне снятся страшные. Вижу иногда собственный свой скелет. Словно ждет он меня, понимаешь?

Бандит с отчаянием махнул рукой, утер губы, сплюнул. Он был заметно взволнован, и никто не решался нарушить молчание – слышно было только, как жужжат над внутренностями осла мухи, осы и оводы.

– И не то чтобы сейчас это началось, – продолжал атаман. – Еще в детстве виделось мне такое, еще когда в Карири жил и не думал в Баию попасть. Когда ходил с Меченым, тоже снилось. А иногда пройдет несколько лет – и ничего. А потом опять, и тут уж-каждую ночь.

– С Меченым? – переспросил Галль, жадно вглядываясь в его лицо. – Это у него шрам?

– У него, – кивнул разбойник. – Пять лет были мы с ним неразлучны, ни разу не полаялись. Вояка был, каких поискать. А потом ему видение было – ангел. Ну, с тех пор он и одумался. Сейчас божий человек, в Канудосе живет.

Он пожал плечами-поди, мол, пойми, да и стоит ли понимать?

– Ты был в Канудосе? – спросил Галль. – Расскажи мне, что там происходит? Как они там?

– Да много всякого про них говорят, – сказал атаман и снова сплюнул. – Говорят, перебили почти всех, кого привел с собой этот Фебронио. Перебили и развесили на деревьях-потому вроде, что непохороненный труп прямиком идет к дьяволу в когти.

– Оружие у них есть? Они смогут отбиться еще раз, если надо будет?

– Смогут, – буркнул атаман. – Там ведь не один Меченый. С ними и Жоан Апостол, и Трещотка, и Жоакин Макамбира с сыновьями, и Педран. Самые что ни на есть отчаянные были. Друг друга на дух не переносили, резались беспрестанно. А теперь – как братья, и воюют за Наставника. И все попадут на небеса, хоть и полютовали на своем веку предостаточно. Наставник их простил.

Бородатая, Дурачок, Карлик и Журема сидели на земле и слушали как зачарованные.

– Тех, кто приходит в Канудос, Наставник целует в лоб. Блаженненький ставит их на колени, а Наставник поднимает и целует. Это знак очищения. Люди прямо плачут от счастья. А раз ты чист и стал избранным, значит, попадешь в рай, значит, и помирать не страшно.

– Ты тоже должен быть с ними, – сказал Галль. – Они и твои братья. Они сражаются за то, чтобы небеса были поближе к земле, за то, чтобы сгинул ад, которого ты так боишься.

– Я боюсь не ада, а смерти, – не выказывая раздражения, ответил бандит. – Даже и не самой смерти, а снов вот этих. Это-другое, как ты не понимаешь?

Он снова сплюнул, на лице у него появилась страдальческая гримаса. Потом вдруг подошел к Журеме и спросил, показав на Галля:

– А что ж, твоему мужу никогда его скелет не снится?

– Он мне не муж, – отвечала Журема.

Жоан Большой добежал до окраины Канудоса. Он был ошеломлен возложенным на него поручением и чем больше думал об этой чести и ответственности, тем яснее сознавал, что он, жалкий, ничтожный, грешный человек, который был одержим дьяволом (страх нового безумия время от времени охватывал его), недостоин охранять Наставника. Однако согласие было дано, и назад пути нет. Впереди показались первые домики Канудоса, и Жоан замедлил бег. Он не знал, куда направиться. Надо было бы повидаться с Антонио Вилановой, чтобы тот посоветовал, как и из кого набирать Стражу, но истомленная душа просила не дельного совета, а духовного напутствия. Вечерело, скоро Наставник поднимется на леса колокольни, но если поторопиться, можно будет еще застать его в Святилище. Он снова припустил во весь дух по узким кривым улочкам, запруженным народом: в этот час все обитатели Канудоса выходили из своих домов, мастерских, лачуг, шалашей и стекались на площадь у Храма Господа Христа, чтобы услышать слова Наставника. Пробегая мимо склада братьев Виланова, Жоан увидел во дворе Меченого и с ним еще человек двадцать: они были одеты по-дорожному и прощались со своими семьями. Жоан с трудом пробивался сквозь плотную толпу, заполнившую площадь между двумя церквами. Стемнело, там и тут вспыхнули огни.

Но Наставника в Святилище не было. Он проводил падре Жоакина до развилки дорог-одна из них вела в Кумбе, – а потом, держа на веревочке белого ягненка, опираясь на пастушеский посох, отправился в дома спасения навестить больных и престарелых. Вокруг него немедленно собиралась толпа, и ему с каждым днем все труднее становилось ходить по Бело-Монте. На – >тот раз с ним были только «ангелицы» и Леон: Мария Куадрадо и Блаженненький оставались в Святилище.

– Я не достоин, – едва переводя дыхание, вымолвил с порога бывший раб. – Благословен будь Иисус Христос.

я приготовил клятву для тебя и твоих людей, – крОТХО ОТМЧал Плажспненький. – Она крепче той, что приносят спасающие душу. Леон записал ее. – И он Протянул Жоану бумажный лоскуток, сразу исчезнувший в громадной черной ручище. – Выучи наизусть. Все, кого ты отберешь, должны будут поклясться. А когда Стража будет собрана, присягнете все вместе, в Храме. Потом устроим процессию.

Стоявшая в углу Мария Куадрадо подошла к ним, держа в руках чистую тряпочку и кувшин.

– Сядь, Жоан, – сказала она ласково. – Попей. Дай я тебя умою.

Негр повиновался. Он был так высок, что и сидя казался одного роста с Марией. Он жадно припал губами к кувшину, пока она вытирала его искаженное волнением, мокрое от пота лицо, шею, крутые завитки волос, где уже проглядывала седина. Потом он протянул руку и привлек ее к себе.

– Помоги мне, Мать Мария, – проговорил он умоляюще и испуганно. – Я не достоин.