Казалось, Наставник гораздо сильнее озабочен строительством, чем предстоящей битвой. С самого рассвета он руководил работами; обнаружилась нехватка камней: каменоломни истощались, глыбы привозили издалека, поднимать их на блоках было нелегко, веревки часто лопались, и камни, ломая леса, калеча рабочих, летели вниз. Иногда Наставник приказывал снести готовую кладку, спрямить отверстия окон – если внутреннее убеждение подсказывало ему, что обращены они не к любви. Окруженный Леоном из Натубы, Блаженненьким, Марией Куадрадо и «ангелицами», которые то и дело хлопали в ладоши, отгоняя мух, он сновал по площади. Каждый день в Канудосе появлялось три, пять, десять семей; паломники приходили группами и поодиночке, несли детей, вели коз, толкали перед собой тележки со своим добром, и Антонио Виланова отводил им место в лабиринте домиков, хижин, лачуг. Каждый вечер, перед тем как начать наставления в еще не подведенном под крышу храме, Наставник принимал новоприбывших. Блаженненький вел их к нему сквозь плотную толпу, и они падали ниц перед ним и целовали край его одеяния, хотя он и пытался воспротивиться этому и повторял: «Я не бог». Потом он благословлял их, и по-прежнему казалось, что его взгляд, пронизывая собеседника, устремлен в какую-то дальнюю даль и видит то, что не доступно глазам человеческим. Наступала минута, и он вставал, проходил через раздававшуюся в обе стороны толпу и по лесенке поднимался на леса. Он пророчествовал хриплым голосом, не шевелясь, не двигаясь с места. Он говорил об одном и том же-о необоримом превосходстве духа, о преимуществах того, кто беден и гоним, о пользе умеренности, о том, что надо воспламениться священным гневом против нечистых, чтобы отстоять Канудос, давший приют праведникам.
Люди слушали его, затаив дыхание. Вера отныне заполняла их дни без остатка. Появлялась кривая и извилистая новая улочка в Канудосе-и ее называли именем какого-нибудь святого и устраивали в его честь шествие. На всех углах стояли в нишах изображения Девы Марии, младенца Иисуса, господа Христа, Святого Духа; каждый квартал, каждая мастерская избирала себе небесного покровителя. Многие из приходивших в Канудос сменили имена в знак того, что начинают новую жизнь. Однако рядом с обрядами, освященными церковью, возникали, точно буйные сорняки, языческие: мулаты во время молитвы пускались в бешеный пляс, колотили пятками оземь и уверяли, что грехи выходят вместе с потом; негры выстроили в северной части города несколько десятков глинобитных, крытых соломой хижин, квартал этот позже стал известен как Мокамбо; индейцы из Миранделы, во множестве появлявшиеся в Канудосе, варили на виду у всех настои из каких-то пахучих трав, пили их и впадали в неистовство. Кроме богомольцев, приходили, разумеется, и толпы гадателей, прорицателей, чудотворцев, продавцов разных снадобий, приходили и просто ротозеи. В жавшихся друг к другу хибарках поселились женщины, умевшие гадать по руке и предсказывать судьбу, мошенники, которые уверяли, что могут разговаривать с покойниками, бродячие певцы, музыканты и циркачи, которые зарабатывали себе на хлеб, распевая баллады или вонзая без малейшего ущерба булавки в тело. Знахари брались излечить любой недуг настоем целебных трав-журемы и манаки; святоши, придя в покаянный раж, громко исповедовались первым встречным и молили покарать их лютой карой. Несколько человек из Жоазейро попытались привить в Канудосе обычаи Братства Кающихся: постились, умерщвляли плоть, устраивали публичное бичевание. Хотя Наставник и одобрял воздержанность и целомудрие– муки, говаривал он, укрепляют веру, – тут он встревожился и попросил Блаженненького воспрепятствовать тому, чтобы в Канудос проникали суеверие, фетишизм и изуверство, рядящееся в одежды набожности.
Эта разноплеменная человеческая общность жила мирно и по-братски дружно, но в постоянном душевном волнении, о котором прежде никто и не подозревал. Теперь они в самом деле прониклись уверенностью в том, что богаты своей бедностью, что стали истинными детьми господа, что избраны Всевышним – так ежевечерне внушал им человек в лиловом одеянии, полном колючих шипов. Любовь к Наставнику объединяла и сближала всех, сглаживала любые противоречия, устраняла любые распри и раздоры: при одном упоминании его имени все эти сотни, а потом и тысячи мужчин и женщин становились единым существом, кротким и послушным, и были готовы без раздумий умереть за того, кто осветил надеждой их голодную, трудную, вшивую жизнь, кто научил их гордиться своей судьбой.
Несмотря на то, что жителей прибавлялось с каждым днем, быт был введен в строгие и неизменные рамки: посланцы Наставника и новоприбывшие пригоняли скотину, приносили провизию; коррали и склады братьев Виланова не пустовали; и, по счастью, Васса-Баррис не пересыхала, исправно снабжая поля модой.
Пока Жоан Апостол, Меченый, Жозе Венансио, Жоан Большой, Педран и другие готовились к обороне, Онорио и Антонио Виланова заботились о том, чтобы в городе было все необходимое, принимали даяния паломников, распределяли землю, припасы, одежду и следили за тем, чтобы больные, престарелые и сироты в домах спасения ни в чем не терпели недостатка. О всех тяжбах и спорах, касавшихся имущества, сообщали им.
Ежедневно приходили новые сведения об Антихристе. Экспедиция майора Фебронио де Брито двигалась из Кеймадаса в Монте-Санто и вечером двадцать девятого декабря осквернила святое место, похоронив там одного капрала, погибшего от укуса гремучей змеи. Наставник, не выказывая ненависти, дал объяснение случившемуся. Не клевета ли это, не злостный ли вымысел, что вооруженные винтовками и гибельными намерениями люди разбили лагерь в святилище, куда стекаются паломники со всего мира? Нет, так оно и есть. Но Канудос– в ту ночь Наставник назвал его Бело-Монте[20]-не должен быть попран нечестивой ратью. Воодушевившись, он призывал тех, в ком жива вера, не покоряться врагам, которые хотят вновь забить рабов в колодки, задушить крестьян податями, лишить их права вступать в брак и отправляться в последний путь по освященному господом обряду, обмануть их хитроумными уловками вроде десятичной системы, статистической карты, опросных листов, что сбивают добрых христиан с толку и вводят во грех. В ту ночь никто в Канудосе не спал и не расставался с оружием. Масоны не пришли; они застряли в Монте-Санто, ремонтируя свои пушки, у которых от тряски по горным тропам сбилась наводка, и поджидая подкрепления. Через две недели походные колонны выступили в Канудос, двигаясь по долине Кариака, и на всем пути их следования из пещер, из зарослей каатинги, из какой-нибудь ямы, прикрытой тушей издохшего быка, череп которого был превращен в смотровую бойницу, следили за солдатами глаза разведчиков. Быстроногие гонцы приносили в Канудос сведения о продвижении неприятеля, о его просчетах и ошибках.
Когда же стало известно, что солдаты, преодолев неимоверные трудности, измучившись с тяжелыми орудиями и пулеметами, вошли наконец в Мулунгу, что припасы их истощились, что им пришлось зарезать двух вьючных мулов и последнюю корову, Наставник сказал: «Отец небесный, должно быть, не гневается на Канудос, ибо он поражает солдат Республики еще до начала битвы».
– Знаешь, как называется поступок твоего мужа? – спрашивает Галилео Галль, и голос его подрагивает от ярости. – Предательство. Двойное предательство. Он предал меня, нарушив слово, и предал своих братьев из Канудоса.
Журема улыбается так, словно не слышит или не понимает его. Склонившись к очагу, она что-то варит. Волосы ее распущены, гладкая свежая кожа на лице глянцево поблескивает, а глаза еще слипаются– Галль разбудил ее несколько минут назад. Она боса, в платье без рукавов. В щели хижины пробивается слабый свет зари. Куры спят на насесте, вокруг громоздятся какие-то ящики, тазы, ведра, кучи хвороста. В углу стоит статуя Богоматери Лапской. Мохнатая собака путается у Журемы в ногах, никак не хочет отстать, хотя женщина время от времени отшвыривает ее. Галилео Галль, измученный, измотанный бессонной ночью– вместе с посланцем Гонсалвеса они привезли в Кеймадас оружие, – присев в гамак, злобно наблюдает за ней. Журема протягивает ему большую чашку, над которой поднимается пар.
