По пути, незаметно для самих себя, люди перестроились; каждый хотел оказаться рядом с односельчанином, давним знакомцем, приятелем, родственником: с приближением решающей минуты их властно потянуло к тем, кто уже был проверен крутыми обстоятельствами и на кого можно было положиться. Люди, которым уже приходилось проливать свою и чужую кровь, выдвинулись вперед, и при подходе к Уауа, когда в воздухе зажглись мириады светлячков, Жоан Апостол, Меченый, Трещотка, Жозе Венансио, братья Макамбира и еще несколько человек из числа беглых и разыскиваемых окружили крест и хоругвь, заняв место в первых рядах этой удивительной процессии, представлявшей собой нечто среднее между шествием богомольцев и войском, следующим походным порядком.
Они – хоть никто и словом не упоминал об этом– знали, что их преступный опыт пригодится в бою остальным.
После полуночи они увидели крестьянина, который спешил им навстречу, чтобы сообщить, что накануне из Жоазейро прибыли и расквартировались сто четыре солдата. Из всех уст вырвался неслыханный дотоле боевой клич-«Слава Наставнику! Слава господу нашему Иисусу Христу!» – и подхлестнутые радостным возбуждением люди ускорили шаг. На рассвете показалось Уауа-россыпь домишек на холме, где непременно останавливались на отдых все пастухи, перегонявшие стада из Монте-Санто в Курасу. Люди запели литанию, славя святого Иоанна Крестителя, покровителя Уауа, и колонна внезапно возникла перед глазами сонных часовых, стоявших на окраине местечка, у озера. Молясь, распевая псалмы, играя на свирелях, толпа пошла в деревню, и измотанные двенадцатидневным маршем солдаты, перейдя от безмятежного сна к яви, оказавшейся хуже всякого кошмара, никак не могли понять, кто эти люди и почему они так громко молятся. Все жители Уауа еще с вечера убежали оттуда, присоединились к «избранным» и сейчас, прячась за тамариндами на церковной площади, следили за растерянными солдатами, которые высовывались из дверей, выглядывали из окон и явно не знали, что им делать – открыть ли огонь, удариться ли в бегство или снова улечься в свои гамаки и на топчаны.
Но тут, оборвав петушиный крик, раздалась истошная команда офицера, и загремели выстрелы. Солдаты, выставив стволы винтовок из окон, начали стрельбу, и несколько человек свалилось, обливаясь кровью. Толпа «избранных», которые не выказывали замешательства, распалась на отдельные отряды: одни во главе с Жоаном Апостолом, Жозе Венансио и Меченым ринулись на штурм домов; другие бросились под прикрытие стен или залегли под тамариндами на площади, а третьи, продолжая громко молиться и петь гимны, медленно и стройно подвигались вперед. Те из нападавших, у кого было оружие и кто успел зарядить его, тоже открыли огонь-они палили почти вслепую, с трудом различая в клубах пыли и дыма фигуры солдат. Беспорядочная схватка продолжалась несколько часов, и все это время развевалась хоругвь и неколебимо высился крест над головами «избранных», которые, сменяя тех, кто падал замертво, отчаянно защищали эти реликвии, – многие потом считали, что победа была одержана только благодаря святыням. Ни Педран, ни Жоан Большой, ни Мирская Мать, державшая ковчежец с изображением Иисуса, не получили даже царапины.
Победа далась нелегко. Полегло много народу. Отчаянная стрельба и сумятица боя внезапно сменялись безмолвием, когда люди застывали как в столбняке, чтобы через минуту снова и с новым ожесточением броситься на врага. Но еще до того, как наступил день, «избранные» поняли, что победили, увидев полуодетых солдат, которые, бросая винтовки и ранцы, поспешно отступали по приказу своих командиров или потому, что страх одолел их раньше, чем враги. Бегущих не преследовали-им вдогонку пустили несколько заведомо бесполезных пуль. Потом дрогнули и самые упорные: солдаты бросились бежать, и многие, выпрыгивая из окон, попадали в руки притаившихся за углом «избранных» и погибали на месте от удара лопаты или ножа и слышали, умирая, как их называют дьяволами и приспешниками Сатаны, как им сулят загробные муки.
«Избранные» еще на несколько часов задержались в Уауа. Измученные долгим переходом и тяжким боем люди заснули, привалившись друг к другу; Жоан Апостол послал своих подручных искать в домах брошенное солдатами оружие и снаряжение. Мария Куадрадо, Алешандринья Корреа и Жертрудес, торговка з Тереиньи, раненная в плечо, но не потерявшая бодрости, заворачивали в гамаки тела убитых, чтобы отнести их в Канудос и там предать земле. Вокруг раненых суетились костоправы, знахарки, травницы и просто сердобольные женщины Уауа: они промывали и перевязывали раны, стирали с лиц кровь, предлагали чудодейственные молитвы и заговоры.
«Избранные», унося своих раненых и убитых, двинулись по берегу Вассы-Баррис в обратный путь. Возвращение заняло у них больше времени: теперь им некуда было спешить. Через полтора суток они вступили на улицы Канудоса, славя Наставника; те, кто оставался на строительстве Храма, радостно выбегали им навстречу, обнимали и целовали победителей. Наставник, постившийся с той минуты, как «избранные» выступили в Уауа, не съевший ни крошки, ни выпивший ни капли, читал в тот вечер свою проповедь с лесов, окружавших недостроенные колокольни. Он помолился за упокой души погибших, возблагодарил господа и Иоанна Крестителя за ниспослание победы, а потом заговорил о том, как цепко пускает корни зло, и о том, откуда оно взялось. Раньше всю землю занимал бог, и ни на что другое места не оставалось. Чтобы сотворить мир, для которого требовалось пространство, Создатель должен был уйти в себя, и вот в семь дней появились звезды, свет, воды, растения, животные и человек. Но оттого, что вседержитель удалился, стало возможным появление самого противного ему – греха, и мир родился проклятым, с первого своего мгновения став обиталищем Сатаны. Однако Создатель сжалился над людьми и послал в мир сына своего, чтобы он отвоевал для бога землю, где воцарился лукавый.
Наставник сказал, что одну из улиц Канудоса должно назвать именем Иоанна Крестителя, небесного заступника Уауа.
– Губернатор Виана снаряжает в Канудос новую экспедицию, – говорит Эпаминондас Гонсалвес, – под командованием моего знакомого, майора Фебронио де Брито. На этот раз собираются отправить целый батальон, а не жалкую горстку, вроде той, что разбили в Уауа. Они вот-вот выступят из Баии, если уже не выступили. У нас мало времени.
– Я могу выехать завтра же утром, – отвечает Галине о Галль. – Проводник ждет. Вы привезли оружие?
Эпаминондас предлагает Галлю сигару, но тот отказывается, покачав головой. Они сидят на плетенном из ивняка диванчике на террасе загородного дома по дороге из Кеймадаса в Жакобину, куда Галля привез посланный Гонсалвесом всадник с библейским именем Кайфа – он так долго кружил по каатинге, словно хотел запутать шотландца. Вечереет; за деревянными перилами террасы видна обсаженная пальмами аллея, голубятня, коррали. Красноватый шар солнца висит уже у самого горизонта. Эпаминондас Гонсалвес с наслаждением посасывает сигару.
– Два десятка превосходных французских ружей, – тихо произносит он, глядя на Галля сквозь облако дыма, – десять тысяч патронов. Каифа довезет это все до Кеймадаса. Было бы очень хорошо, если бы вы отправились вместе с ним, чтобы завтра поутру двинуться в Канудос. Вы не очень устали? Сможете?
Галилео Галль кивает в знак согласия. Он и вправду устал, но ему хватит нескольких часов сна, чтобы восстановить силы. На террасе столько мух, что приходится обмахиваться, отгоняя их. Галль утомлен, но доволен: он изнывал от долгого ожидания и уже стал опасаться, что депутат переменил свои намерения. Сегодня утром, когда посланец Гонсалвеса явился в пансион Богоматери Благодатной и назвал пароль, он так обрадовался, что забыл о завтраке и проделал весь путь до Кеймадаса натощак, под солнцем, обжигавшим как раскаленный свинец.
– Сожалею, что вам пришлось ждать так долго, но поверьте, собрать и доставить сюда оружие было нелегко, – говорит Гонсалвес, – вы не заметили, кстати, как проходит избирательная кампания?
