Выстрелы смолкают – стрелять пока не в кого. На вершине блестят штыки, виднеются красно-синие кепи. Солдаты залегли за камнями, высматривают их. Меченый слышит лязг, топот, голоса людей, лошадиное ржание, брань. Внезапно по откосу слетает вниз целый взвод кавалеристов во главе с офицером, который машет саблей, указывая на каатингу. Меченый видит, как он безжалостно вонзает шпоры в бока своей лошади, а та бьет копытами, горячится. Несмотря на частый огонь жагунсо, всадники проскакивают опасное место, но в каатинге все как один валятся с седел. Раненый офицер хрипло кричит: «Трусы! Где вы там прячетесь?! Покажитесь!» «Показаться, чтоб ты меня убил? – думает Меченый. – Вот что по-ихнему означает храбрость. Вот дураки-то, даром что безбожники». Он перезаряжает раскалившееся от непрестанной стрельбы ружье. Поляна между каатингой и склоном снова заполняется солдатами-их не меньше сотни, а может, и полторы. Меченьш снова неторопливо целится и стреляет.
Краем глаза он видит одного из своих людей: тот катается по земле, сцепившись с солдатом. Как он сюда попал? По старой бандитской привычке Меченый берет в зубы нож. Рубец на лице снова дает о себе знать. Совсем рядом слышатся оглушительные крики: «Да здравствует Республика! Да здравствует маршал Флориано! Смерть англичанам!» Мятежники отвечают: «Смерть Антихристу! Да здравствует Наставник! Да здравствует Бело-Монте!»
«Долго не продержимся», – говорит ему Трещотка. Вниз по склону катится плотный вал – солдаты, телеги, пушка, кавалеристы: их прикрывают две роты, ведущие по каатинге частый огонь. Они тычут штыками в густой кустарник, надеясь обнаружить невидимого врага. «Если сейчас не уйдем, поляжем все до последнего», – твердит Трещотка, но по голосу его не заметно, что он испуган. Надо прежде убедиться, что псы двигаются на Питомбас. Да, это так: все, кроме тех, кто шарит по кустам, идут прямо на север, ни один ручеек от этой реки разноцветных мундиров не течет к западу. Меченый выпускает последние пули, вынимает изо рта нож, изо всех сил дует в тростниковую свирель. В ту же минуту отовсюду к нему спешат жагунсо – бегут, ползут, пятятся, выбираются из своих засад, прыжками пересекая открытые места и снова припадая к земле иногда у самых ног врага. «Гляди-ка, все целы», – думает он удивленно. Снова засвистев, он вместе с Трещоткой начинает отход-самое время. Они бегут, то и дело меняя направление, петляя, круто сворачивая, внезапно останавливаясь, чтобы не попасть на прицел: справа и слева он видит солдат – они вскидывают винтовки или, взяв их наперевес, преследуют жагунсо. Меченый во весь дух мчится по каатинге. И снова вспоминает вдруг ту женщину и то, что из-за нее погибли двое, и думает: может, она приносит несчастье?
Он уже выдохся, сердце вот-вот разорвется, Трещотка тоже дышит как загнанный конь. Хорошо, что он рядом – старый друг, верный товарищ, все понимающий без слов. Внезапно он видит перед собой четыре мундира, четыре направленных на него винтовки. «Стреляй!»-кричит он и, кинувшись наземь, откатывается в сторону. Двое, должно быть, успели выстрелить. Вскочив на ноги, он целится в солдат, бегущих к нему, но патрон в его «манлихере» перекосило, боек щелкает вхолостую.
Возле самого уха свистит пуля, и один из солдат, схватившись за живот, падает. «Да, Трещотка, пропал бы я без тебя», – успевает он подумать, а потом, схватив винтовку за ствол, как дубину, бросается на троих солдат, которые чуть замешкались при виде раненого товарища. Меченый наотмашь бьет одного из них, двое других наваливаются на него. Меченый чувствует удар и жгучую боль. Но лицо солдата вдруг заливается кровью, он кричит. Это опять подоспел Трещотка. Справиться с солдатом – худеньким, взмокшим от пота, в толстом мундире, связывающем движения, – труда не составляет. Меченый выбивает у него из рук винтовку, и солдат удирает. Трещотка борется со своим противником. Улучив момент, Меченый по рукоятку вонзает нож ему в шею, солдат хрипит, дергается и замирает. На лице у Трещотки несколько кровоподтеков, у Меченого кровоточит плечо. Разорвав рубаху убитого, Трещотка залепляет рану и туго перевязывает. «Ты мне приносишь удачу, Трещотка», – говорит Меченый. «Ага», – кивает тот. Теперь не очень-то побежишь: каждый несет, кроме своего оружия, солдатские винтовки и ранцы.
Вскоре они снова слышат стрельбу, усиливающуюся с каждой минутой. Это авангард наткнулся в Питомбасе на отряд Фелисио. Меченый представляет ярость солдат, обнаруживших развешанные по деревьям мундиры, кепи, сапоги, ремни еретиков Живореза, останки их тел, над которыми кружатся урубу. Выстрелы не смолкают, и Трещотка говорит: «Видать, они патронов не жалеют, лупят почем зря. Нам бы так». Внезапно наступает тишина: значит, Фелисио со своими начал отступать, заманивая колонну к Умбурунасу, где старый Макамбира и Мане Куадрадо снова обрушат на нее град пуль.
Чуть передохнув – тяжелые солдатские ружья и ранцы оттягивают плечи, – Меченый и Трещотка входят в окружающую Питомбас каатингу, полную жагунсо. Кое-кто еще постреливает по солдатам, но они, не обращая на это внимания, шагают в клубах желтоватой пыли к глубокой котловине – пересохшему руслу реки, – которую сертанцы называют дорогой Умбурунас.
– Улыбнись, Меченый, – говорит Трещотка. – Не так уж тебе больно, чтобы ты улыбнуться не мог.
Меченый, снова засвистав в свою дудку, дает о себе знать. Теперь и впрямь можно улыбнуться. Разве Антихристово воинство батальон за батальоном не втягивается за гребень горы, на Умбурунас? Разве не приведет их эта дорога прямиком на Фавелу?
Они с Трещоткой стоят на лесистом выступе, нависающем над скалами, – стоят открыто: во-первых, они в «мертвом пространстве», а во-вторых, солнце бьет солдатам прямо в глаза. Сероватая земля внизу расцвечена красно-синими пятнами мундиров. Время от времени где-то постреливают. Жагунсо подползают к ним, выныривая из трещин в скалах, спрыгивая с вершин деревьев, обступают их, Меченый жадно припадает губами к протянутому кем-то бурдюку с молоком, и молоко белой струйкой течет с уголков рта. Никто не спрашивает его о ране, никто даже не смотрит на нее, точно это неприлично. Меченый засовывает в рот пригоршню плодов – мангаб, умбу, кишаб. Двое запыхавшихся разведчиков, которых оставил здесь Фелисио, перед тем как идти на выручку к Жоакину Макамбире и Мане Куадрадо, рассказывают ему, что республиканцы замешкались под огнем – решили, наверно, что не стоит лезть наверх, под пули, а может, решили не связываться с жалкой кучкой мятежников. Однако, когда Фелисио со своими выдвинулся к самой лощине и псы начали падать один за другим, все-таки послали наверх две роты. Те пытались влезть, жагунсо отбивались, потом солдаты все же прорвались в нескольких местах и скрылись в лесу. Через некоторое время Фелисио отошел.
– Совсем недавно, – говорит один из гонцов, – ими тут прямо кишмя кишело.
Трещотка пересчитывает уцелевших – тридцать пять человек. Ждать остальных?
– Нет. Времени мало. Нам пора.
Одного парня он оставляет направлять следом за ними отставших, раздает трофейные винтовки и ранцы и по краю обрыва идет навстречу Мане, Макамбире и Фелисио. Он отдохнул и подкрепился – теперь совсем другое дело: и тело не так ломит, и рана утихла. Он идет по извилистой тропинке скорым шагом, не пригибаясь, а у ног его движется колонна. Голова, наверно, уже в Фавеле, потому что ее не видно, а просматривается тут все как на ладони. Поток людей, лошадей, повозок, орудийных запряжек нескончаем. «Похожа на гремучую змею, – думает Меченый, – каждый батальон как кольцо, мундиры – чешуя, а порох их пушек – это яд, которым она отравляет свои жертвы». Меченый думает, что, когда они снова свидятся, он расскажет об этом той женщине.
Он снова слышит выстрелы. Все получилось в точности, как загадывал Жоан Апостол. Со скал Умбурунаса по солдатам ведут огонь, еще усилие-и хвост змеи вползет на Фавелу. Огибая гору, вверх скачут кавалеристы. Меченьш стреляет, целясь в лошадей, чтобы свалить их в пропасть. Какие славные лошадки, как легко они взлетают на такую крутизну! Две упали, но остальные продолжают подъем. Меченый приказывает отступать и думает на бегу, что его людям, должно быть, обидно: он их лишил верной победы.
