Прикачав Трещотке похоронить убитого, Меченый устраивается па невысоком холмике, на полдороге до Аракати. Своим людям он велит рассыпаться по тропе, держаться поодаль друг от друга. Дойдя до огромных валунов-лучше места для наблюдения не найти! – он видит передовые части врага и чувствует вдруг, что шрам его набух кровью, натянулся, заболел, точно открылась давняя рана, как всегда в чрезвычайных обстоятельствах. Солдаты выравнивают и расширяют тропу – выкорчевывают деревья, выкапывают торчащие из земли камни, засыпают рытвины. Судя по их виду, они пробиваются из Аракатийской сьерры: все полуголые, рубашки обвязаны вокруг пояса. Они идут по трое, с ними несколько офицеров верхами. Да, на Бело-Монте движется неисчислимое воинство, раз в передовом отряде, прокладывающем путь главным силам, никак не меньше двухсот человек. Меченый видит совсем рядом с солдатами одного из разведчиков Фелисио.

Уже вечереет, когда на тропе появляется первая из девяти колонн, а когда проходит последняя, небо сплошь усыпано звездами и круглая луна льет на сертаны мягкий желтоватый свет. То плотными группами, то растянувшись на километр, пешие и конные, в зеленых, синих, серых мундирах с красными выпушками, с золотыми пуговицами, в форменных кепи, в широкополых пастушеских шляпах, в сапогах, в башмаках с гетрами, в сандалиях идут мимо Меченого солдаты. В середине каждого отряда волы тянут орудийные запряжки. Меченый – набухший кровью рубец поперек лица ни на минуту не дает ему покоя – подсчитывает количество снаряжения, провианта и боеприпасов: шесть возов, запряженных быками, сорок три телеги, запряженных ослами, человек двести носильщиков, согнутых чуть не вдвое от тяжкой клади на спинах, – среди них немало жагунсо. Он знает, что в этих деревянных ящиках патроны, и цифры каруселью кружат у него в голове, когда он пытается подсчитать, по скольку же пуль придется на каждого жителя Бело-Монте.

Его люди не шевелятся, кажется, что и не дышат, и моргать перестали, все молчат. Безмолвные, неподвижные, они слились с камнями, с кактусами и кустарником, давшими им защиту: они слышат, как перекликаются горны, передавая и принимая приказы, как понукает артиллерийская прислуга волов, мулов и ослов, как трепыхаются флажки на пиках. Каждая колонна разбита на три части: средняя часть пропускает боковые вперед, а потом подтягивается за ними. Меченый понимает, что это топтание на месте придумано для того, чтобы не повторилась история с полком Живореза, чтобы не попасть в кольцо-ведь жагунсо могут перекрыть тропу, ударить с флангов. Он глядит на это шумное, пестрое, многоцветное зрелище, неспешно разворачивающееся у самых его ног, и задает себе одни и те же вопросы: «Какую дорогу они изберут? Что, если они развернутся веером и кинутся на Бело-Монте в десяти местах сразу?»

Пропустив мимо арьергард, он съедает кусок рападуры, пригоршню фариньи, а потом торопится назад, чтобы встретить солдат у Жуэте. Две лиги пути, два часа ходу. Меченый слышит, как его люди вполголоса обсуждают размеры страшного орудия, которое они уже успели окрестить Чудищем. Он приказывает им замолчать. А пушка и вправду огромная: одним выстрелом может смести пол-квартала, пробить стеку Храма. Надо бы предупредить Жоана Апостола.

Он рассчитал верно: солдаты разбили лагерь у озера Лаже. Меченый и его спутники проскальзывают совсем рядом с палатками и слышат разговор часовых о том, каким трудным был день. С Трещоткой они сходятся незадолго до полуночи у Жуэте. Туда же прибегают гонцы от Макамбиры и Мане Куадрадо: оба уже в Розарио. По дороге видели кавалерийские разъезды. Покуда жагунсо утоляют жажду и умываются при свете луны в озерце Жуэте, куда пастухи со всей округи раньше пригоняли свои стада, Меченый снаряжает гонца к Жоану Апостолу, а потом ложится на землю между Трещоткой и стариком, который все говорит о невиданной пушке. Хорошо бы, думает он, чтобы псы взяли «языка» и узнали бы, что все подступы к Бело-Монте, кроме Фавелы, защищены надежно. Меченый долго ворочается с боку на бок, потом засыпает. Во сне видит он ту женщину.

На рассвете появляется отряд Фелисио. По дороге они наткнулись на солдат, охранявших гурты скота, которые гонят за колоннами, но успели разбежаться без потерь, однако потом солдатам все же удалось троих подстрелить. Меченый рассказывает им о стычке, и мальчик лет тринадцати, которого он обычно посылает связным, вдруг начинает плакать. Оказывается, тот жагунсо, который разбирал крышу, а потом был убит солдатами, – его отец.

Разбившись на мелкие группы, они двигаются на Розарио. Меченый подходит к мальчику. Тот изо всех сил старается сдержать слезы, но рыдание нет-нет да и прорывается. Меченый без долгих разговоров спрашивает, хочет ли он отомстить за отца и сделать кое-что для Наставника. Мальчик поднимает на него глаза: в них светится такая решимость, что другого ответа и не надобно. Меченый объясняет, что от него потребуется, а жагунсо, став в кружок, слушают, поглядывая то на одного, то на другого.

– Попасться в плен – мало, – говорит Меченый. – Они должны поверить, что ты не по своей воле угодил к ним в лапы. И все выложить-тоже мало: они должны поверить, что заставили тебя развязать язык. Так что придется стерпеть, когда будут тебя бить, а может, и резать. Они должны поверить, что ты испугался: когда поверят в это, поверят и всему остальному. Сможешь?

Мальчик глядит на него сухими глазами-кажется, что за эти пять минут он стал старше на пять лет.

– Смогу.

С отрядами Мане Куадрадо и Макамбиры они встречаются у Розарио, возле развалин сензала и господского дома. Меченый приказывает своим людям залечь в лощине справа от тропы и не вступать в бой, пока проклятые псы не увидят, что жагунсо убегают в сторону Бенденго. Мальчик стоит рядом, держа свой дробовик, такой длинный, что дуло приходится ему под самый подбородок. Проходит отряд саперов, а за ним наконец появляется головной батальон. Раздаются выстрелы, взвихривается пыль. Меченый, подождав, покуда она осядет, открывает огонь из своего «манлихера» – он верно служит ему еще со времен боя под Уауа – и, тщательно целясь, выпускает одну за другой все шесть пуль. Ряды республиканцев расстроены, свистки офицеров, трубы, вопли и крики сливаются воедино, но вот они, оправившись от первого смятения, по команде своих командиров занимают оборону, припав на колено, открывают ответный огонь. Неистово заливаются горны, требуя подкрепления: можно не сомневаться, что оно вот-вот появится. Меченый слышит, как офицеры приказывают преследовать нападавших, войти в каатингу.

Он перезаряжает винтовку, поднимается и идет на тропу, а следом-его люди. Он снова начинает стрелять по солдатам – они шагах в пятидесяти. Из зарослей появляются новые жагунсо, тоже открывают стрельбу. Солдаты, наконец, решились: бросаются им навстречу. Мальчик, по-прежнему ни на шаг не отходя от Меченого, приставляет дуло дробовика к мочке уха и, зажмурившись, нажимает курок. Кровь течет по щеке.

– Возьми мое ружье, – говорит он. – Сбереги его. Я еще вернусь в Бело-Монте.

Потом ничком бросается на землю, громко и жалобно вопит, закрыв лицо руками. Меченый под свист пуль исчезает в каатинге. Солдаты – их не меньше роты – долго преследуют его, пробиваются сквозь колючие заросли, но в спину им бьют ружья Макамбиры и его людей, и солдаты поворачивают обратно, а следом за ними крадется Меченый. Разделив свой отряд на четыре части, он приказывает обогнать колонну и в лиге от Розарио, возле Байшаса, ударить снова. По дороге только и разговоров, что о мужестве этого мальчишки. Поверят ли собаки, будто они его и ранили? Станут ли допрашивать? Или, разъярившись оттого, что попали в ловушку, зарубят на месте?

Через несколько часов, отдохнув, подкрепившись, пересчитав бойцов-двоих не хватает, одиннадцать ранено, – Меченый и Трещотка выбираются из густого перелеска и по глинистой земле Байшаса идут навстречу еретикам. Окруженный несколькими солдатами, рядом с кавалеристом, который держит в руке конец веревки, ковыляет связанный мальчик, опустив забинтованную голову. «Поверили! – думает Меченый. – Раз он впереди, значит, поверили и заставили вести всю колонну». Какой молодчина! – думает он с нежностью.