Исправник, или, как оказалось, неисправник этот, был молодой человек и, по-видимому, принадлежал к числу “образованных дворян”.
Когда я его видел на дрожках завернутым в шинель с странным орденом, сверкавшим из-под капюшона, он мне казался человеком солидным, как и надлежит быть исправнику, а теперь, когда он снял шинель, передо мною явилась просто “фитюлька”, и вдобавок фитюлька эта вела себя чрезвычайно неосновательно. Во-первых, этот молодец вбежал к себе запыхавшись и напевая: “Услышь меня - полюби меня!”; а во-вторых, он удивился моему здесь присутствию, а потом начал извиняться и хохотать.
- Что прикажете делать? - заговорил он, - делаешь то, что можешь, и позабудешься, но зато, слава богу, все кончено: я всех выпорол!
- Кого выпороли?
- Этих ваших сорок бунтарей… Надо бы, конечно, отобрать зачинщиков, да ваш старик так просил, чтобы не отбирать, а лучше “всех”, да и что в самом деле их разбирать!
- Но позвольте… ведь это какое-то недоразумение!.. все сорок человек… Куда они побежали и так безропотно опять вернулись сюда…
Молодой человек расхохотался.
- О да! и не говорите! Болваны! Я вам откровенно скажу, наши люди - это болваны!.. Представьте вы в моем положении англичанина - ведь он бы, я уверен, растерялся, но мне настоящее знание этого народа дает на него настоящие средства. И это почему-с? потому что я здесь родился и вырос! Когда ваш мужик пришел и говорит: “Помогите - сорок человек убежало”, я подумал: что делать? Мой начальник в отъезде, а я сам ведь ничего не значу и не имею никаких прав: ведь я простой приказный, я секретарь, не более того, но я знаю этот народ; и потому я взял трех калек, надел шинель с пристегнутой к ней большой пряжкой, догнал беглецов, скомандовал им: “Сволочь, назад!” и всех их, привел назад и перепорол. Моя пряжка действует удивительно: я гоню их назад, как фараон, привожу и всех их секу; и не забудьте, секу их при их же собственном великодушном и благосклонном содействии: они друг друга держат за ноги и за руки и сидят друг у друга на головах, и потом я их отправляю на барку, и все кончено. Они отплывают, а я стою на берегу и думаю: “Ах вы, сор славянский! Ах вы, дрянь родная!” Пусть бы кто-нибудь сам-третий проделал этакую штуку над сорока французами!.. Черта-с два! А тут все прекрасно… И это еще, не забудьте, с моей простой пряжкой; но если бы у меня был настоящий орден!.. О, если бы у меня был орден! С настоящим орденом я бы один целую Россию выпорол! А ваши вещи все на пристани… Там ваше все… Вас нельзя было оставить с переселенцами… Ваш Петр говорит, что он иначе не отвечает за спокойствие, и я это понимаю: это справедливо; он и доверенность вашу увез с собой, и прекрасно сделал, а то надо было бы о вас доносить.
- Что же такое надо бы обо мне доносить?
- Да вот, что вы делали всеобщее возмущение.
И тут он объяснил мне, что спущенная мною на сушу группа взбунтовавшихся крестьян могла вызвать движение, за которое, может быть, пришлось бы множество людей сослать, а теперь, благодаря его находчивости, все окончилось только тем, что он сорок человек перепорол и меня отставил…
Мне оставалось его поблагодарить.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
С тех пор, как происходило описанное приключение, уплыло много лет и многое изменилось. Кое-что даже и серьезно улучшилось, но слухи, доходящие до столиц о движении переселенцев, приносят, однако, все старые, давно знакомые вести, из которых приходится заключать, что тут два стимула остаются неизменными: 1) “народы” поднимаются, не зная куда, и возвращаются, не зная зачем, и 2) “народы”, во все время своего следования, все еще “чухаются” и “ищутся”, потому что их “пожирает вошь”. Последнее отвратительно до такой степени, что об этом никто не решается серьезно говорить, а только упоминают вскользь. И вот именно поэтому-то, может быть, дело с “исканием” все и остается в своем прежнем, ужасном положении; а это есть большое народное бедствие, которое промалчивать в печати стыдно и жестоко. Нечистота противна, песни об этом, за фортепианом сидя, не споешь и баллады на эту тему не напишешь, но надо отложить брезгливость в сторону и настойчиво говорить о нечисти, чтобы ее уничтожить. Это настоящая египетская казнь! Партия переселенцев, плывшая в 1892 году во Владивосток, “обчесалась” в виду Коломбо, но ей в этом ничем не помогли, и люди так поплыли чесаться далее!.. Пусть знают наших, каковы мы в гости едем! А в собрании Общества для вспомоществования нуждающимся переселенцам в Петербурге, 14-го марта 1893 года, читали и говорили, что средств для помощи переселенцам мало, что их недостает “на самые вопиющие нужды” и что “крайнее скопление переселенцев развивает болезни”, а вследствие того “они заражают бараки, в которых их помещают”. По этому поводу общество взывает к “участию земств”. А я считаю уместным рассказать здесь в “Переселенческом сборнике” то, что я видел на переселенческой барке, чтобы напомнить покровителям странных, что самое большее бедствие для переселенцев это есть поедающая их нечисть. Отчего ничье милосердие не встречает их по дороге и не моет их в банях? Ведь они все заразят, где ни приткнутся! Гейне был прав, говоря, что “кто любит народ, тот должен сводить его в баню”. И это первое, за что надо взяться повсеместно, как только “продукт природы” надвигается.
Комментарии
Печатается по сборнику “В путь-дорогу”, 1893.
Рассказ написан в 1893 году, напечатан в названном выше сборнике в пользу переселенцев и при жизни писателя не перепечатывался. Рассказ “Продукт природы” был вызван вниманием прогрессивной прессы к бедственному положению крестьян-переселенцев; ближайшим поводом для написания рассказа было заседание Петербургского общества для вспомоществования переселенцам 14 марта 1893 года. “Продукт природы” - один из самых значительных рассказов Лескова о жизни русского крестьянства. Горячо сочувствуя народному горю, автор осуждал те нечеловеческие условия, в каких происходило переселение широких масс крестьянства в дореформенное время. Опубликование рассказа в специальном сборнике, посвященном крестьянам-переселенцам, было свидетельством того, что автор осуждал не только прошлое, но и современное неустройство переселенческих дел.
Критика, как и во многих других случаях, ограничилась лишь подтверждением правдивости рассказа и самым общим суждением о силе его эмоционального воздействия на читателя. В рецензии на сборник “В путь-дорогу” критик “Русской мысли” писал: “Очень яркую картину переселений в “доброе старое время” дает Лесков в рассказе “Продукт природы”… Г-н Лесков описывает очень просто лишь то, чему был свидетелем тридцать пять лет назад, и от этого простого повествования жутко становится” (“Русская мысль”, 1893, август, Библиографический отдел, стр. 354).
Карлейль, Томас (1795-1881) - английский писатель, историк и философ, происходивший из крестьян. Его труды: “История французской революции” (1837), “Герои и героическое в истории” (1841), “Письма и речи Оливера Кромвеля” (1845).
…у меня был родственник…. обруселый англичанин. - Шкотт (см. наст, изд., т. VI, стр. 627).
Опасаясь, чтобы на него… не подействовали… “луна, джерси и нашлепка”…. - Здесь имеются в виду некоторые места из V, VI и VII глав “Крейцеровой сонаты”: “В один вечер, после того как мы ездили в лодке и ночью, при лунном свете, ворочались домой и я сидел рядом с ней и любовался ее стройной фигурой, обтянутой джерси, и ее локонами, я вдруг решил, что это она”.
…куряне - “ведомые кметы” - подразумевались якобы “подурасливее”. Кмет - крестьянин, парень; выражение “куряне свЪдоми къмети” употребляется в “Слове о полку Игореве” в смысле: “известные, хорошие воины”.
Пизарро (1470-1541) - завоеватель Перу, испанец по происхождению; без всякого образования и даже неграмотный, он обнаружил умение администрировать; отличался жестокостью, мстительностью и тщеславием.
Котильон - старинный танец из нескольких фигур, в быстром темпе.
Пядь - старинная русская мера, равная расстоянию между растянутыми большим и указательным пальцем.
