- Он по службе хорош.

- Дерзок.

- Самый смирный: на шею ему старший сядь, - рассудит: "поэтому везть надо" - и повезет, но только он много в Библии начитавшись и через то расстроен.

- Вы говорите несообразное: Библия книга божественная.

- Это точно так, только ее не всякому честь пристойно: в иночестве от нее страсть мечется, а у мирских людей ум мешается.

- Какие пустяки! - возразил Ланской и продолжал расспрашивать:

- А как он насчет взяток: умерен ли?

- Помилуйте, - говорит голова, - он совсем ничего не берет...

Губернатор еще больше не поверил.

- Этому, - говорит, - я уже ни за что не поверю.

- Нет; действительно не берет.

- А как же, - говорит, - он какими средствами живет?

- Живет на жалованье.

- Вы вздор мне рассказываете: такого человека во всей России нет.

- Точно, - отвечает, - нет; но у нас такой объявился.

- А сколько ему жалованья положено?

- В месяц десять рублей.

- Ведь на это, - говорит, - овцу прокормить нельзя.

- Действительно, - говорит, - мудрено жить - только он живет.

- Отчего же так всем нельзя, а он обходится?

- Библии начитался.

- Хорошо, "Библии начитался", а что же он ест?

- Хлеб да воду.

И тут голова и рассказал о Рыжове, каков он во всех делах своих.

- Так это совсем удивительный человек! - воскликнул Ланской и велел позвать к себе Рыжова.

Александр Афанасьевич явился и стал у притолки, иже по подчинению.

- Откуда вы родом? - спросил его Ланской.

- Здесь, на Нижней улице родился, - отвечал Рыжов.

- А где воспитывались?

- Не имел воспитания... у матери рос, а матушка пироги пекла.

- Учились где-нибудь?

- У дьячка.

- Исповедания какого?

- Христианин.

- У вас очень странные поступки.

- Не замечаю: всякому то кажется странно, что самому не свойственно.

Ланской подумал, что это вызывающий, дерзкий намек, и, строго взглянув на Рыжова, резко спросил:

- Не держитесь ли вы какой-нибудь секты?

- Здесь нет секты: я в собор хожу.

- Исповедуетесь?

- Богу при протопопе каюсь.

- Семья у вас есть?

- Есть жена с сыном.

- Жалованье малое получаете?

Никогда не смеявшийся Рыжов улыбнулся.

- Беру, - говорит, - в месяц десять рублей, а не знаю: как это - много или мало.

- Это не много.

- Доложите государю, что для лукавого раба это мало.

- А для верного?

- Достаточно.

- Вы, говорят, никакими статьями не пользуетесь?

Рыжов посмотрел и промолчал.

- Скажите по совести: быть ли это может так?

- А отчего же не может быть?

- Очень малые средства.

- Если иметь великое обуздание, то и с малыми средствами обойтись можно.

- Но зачем вы не проситесь на другую должность?

- А кто же эту занимать станет?

- Кто-нибудь другой.

- Разве он лучше меня справит?

Теперь Ланской улыбнулся: квартальный совсем заинтересовал его не чуждую теплоты душу.

- Послушайте, - сказал он, - вы чудак; я вас прошу сесть.

Рыжов сел vis-a-vis [напротив (франц.)] с "надменным".

- Вы, говорят, знаток Библии?

- Читаю, сколько время позволяет, и вам советую.

- Хорошо; но... могу ли я вас уверить, что вы можете со мною говорить совсем откровенно и по справедливости?

- Ложь заповедью запрещена - я лгать не стану.

- Хорошо. Уважаете ли вы власти?

- Не уважаю.

- За что?

- Ленивы, алчны и пред престолом криводушны, - отвечал Рыжов.

- Да, вы откровенны. Благодарю. Вы тоже пророчествуете?

- Нет; а по Библии вывожу, что ясно следует.

- Можете ли вы мне показать хоть один ваш вывод?

Рыжов отвечал, что может, - и сейчас же принес целый оберток бумаги с надписью "Однодум".

- Что тут есть пророчественного о прошлом и сбывшемся? - спросил Ланской.

Квартальный перемахнул знакомые страницы и прочитал: "Государыня в переписке с Вольтером назвала его вторым Златоустом. За сие несообразное сравнение жизнь нашей монархини не будет иметь спокойного конца".

На отлинеенном поле против этого места отмечено: "Исполнилось при огорчительном сватовстве Павла Петровича" (*21).

- Покажите еще что-нибудь.

Рыжов опять заметал страницы и указал новое место, которое все заключалось в следующем: "Издан указ о попенном сборе (*22). Отныне хлад бедных хижин усилится. Надо ожидать особенного наказания". И на поле опять отметка: "Исполнилось, - зри страницу такую-то", а на той странице запись о кончине юной дочери императора Александра Первого с отметкою: "Сие последовало за назначение налога на лес".

- Но позвольте, однако, - спросил Ланской, - ведь леса составляют собственность?

- Да; а греть воздух в жилье составляет потребность.

- Вы против собственности?

- Нет; я только чтобы всем тепло было в стужу. Не надо давать лесов тем, кому и без того тепло.

- А как вы судите о податях: следует ли облагать людей податью?

- Надо наложить, и еще прибавить на всякую вещь роскошную, чтобы богатый платил казне за бедного.

- Гм, гм! вы ниоткуда это учение не почерпаете?

- Из Священного писания и моей совести.

- Не руководят ли вас к сему иные источники нового времени?

- Все другие источники не чисты и полны суемудрия.

- Теперь скажите в последнее: как вы не боитесь ни того, что пишете, ни того, что со мною в церкви сделали?

- Что пишу, то про себя пишу, а что в храме сделал, то должен был учинить, цареву власть оберегаючи.

- Почему цареву?

- Дабы видели все его слуг к вере народной почтительными.

- Но ведь я мог с вами обойтись совсем не так, как обхожусь.

Рыжов посмотрел на него "_с сожалением_" и отвечал:

- А какое же зло можно сделать тому, кто на десять рублей в месяц умеет с семьей жить?

- Я мог велеть вас арестовать.

- В остроге сытей едят.

- Вас сослали бы за эту дерзость.

- Куда меня можно сослать, где бы мне было хуже и где бы бог мой оставил меня? Он везде со мною, а кроме его, никого не страшно.

Надменная шея склонилась, и левая рука Ланского простерлась к Рыжову.

- Характер ваш почтенен, - сказал он и велел ему выйти.

Но, по-видимому, он еще не совсем доверял этому библейскому социалисту и спросил о нем лично сам несколько простолюдинов.

Те, покрутя рукой в воздухе, в одно слово отвечали:

- Он у нас такой-некий-этакой.