Что значит для природы две тысячи лет? Миг! Как в те времена, когда не существовало России, так и теперь величавая Нова несет свои воды, не обращая внимания на то, что делают люди на ее берегах. Был город, потом он исчез, может быть, вырастет другой, а может быть, нет. Природе все это безразлично!

Нет Ленинграда!

Но что же продолжает сверкать золотистым блеском, принимая постепенно ясно видимую форму купола? Как раз там. где должен находиться величественный собор? А там, правее, золотая игла вонзилась

Неужели ?!

Но острое чувство ожидания, смешанное с тоской и страхом разочарования, не долго мучило Волгина, Зоркие глаза снайпера уже видели...

Широкая голубая лента главного русла Невы... А здесь, на ближнем берегу, из густой массы деревьев поднимаются стройные колонны верхнего яруса Исаакиевского собора... А там, дальше, за тонкой линией моста, вздымаются из воды серые бастионы Петропавловской крепости.

Все как было!

Каким чудом удалось людям сохранить в целости памятники седой старины?..

На месте старого города сплошное море деревьев. И, как утесы, стоят среди этого моря величественные здания былых времен.

Чем ближе подлетал арелет к Неве, тем больше и больше Волгин узнавал прежние места. Их нетрудно было найти. Там, где когда-то был Невский проспект, тянулась длинная, широкая аллея, являвшаяся прекрасным ориентиром для него, так хорошо знавшего город.

А вот другая аллея, уходящая к Неве, и в конце ее белое здание Смольного.

Волгин не сомневался больше, что увидит все, что совсем недавно собирался с болью вычеркнуть из памяти. И с детства любимая скульптура Фальконе и Колло должна была находиться на старом месте. Ее не могли перенести в новый город. Нет другого места для Медного всадника, кроме берега Невы!

Волгин словно видел перед собой всю историю превращения Ленинграда - города его детства - в гигантский Октябрьский парк.

Встали как бы из глубин памяти картины жилищного строительства на окраинах. Город рос, расширялся с каждым годом, каждым веком. Его центр перемещался к югу. Социалистический город, наполненный светом и зеленью, тянулся к Пулкову, а затем и к Пушкину, пока не захлестнул их, не впитал в себя. Старые кварталы Выборгской и Петроградской стороны, Васильевского острова и района Невского проспекта все больше становились далекой окраиной. Их дома ветшали, сносились, и на их месте разбивались сады и скверы.

Но люди зорко следили за историческими и художественными зданиями города. Им не давали разрушаться. И постепенно каждое из них избавилось от близкого соседства других зданий, окружилось зеленью садов и осталось стоять в величавом одиночестве.

Так возник Октябрьский парк - грандиозный по величию памятник старины, музей истории зодчества, скульптуры и великих событий прошлого.

Волгину не нужно было спрашивать об этом у своих спутников. Он знал, что не ошибается, что именно так и происходило на самом деле Это был естественный путь, начало которому положило еще его время.

Ленинград, единственный из всех городов на земле, всегда поражал людей строгой красотой своей архитектуры. Недаром лучшие зодчие всех времен вложили в него силу своего могучего гения. Но их творения часто проигрывали из-за близкого соседства посредственных зданий. Непревзойденные шедевры ансамблей Дворцовой площади, Марсова поля, Казанского собора, Александрийского театра и площади Декабристов терялись в массе тесно обступивших их жилых домов. Их нельзя было охватить глазом, как одно целое, прочувствовать в полной мере замысел их создателей. Теперь, словно сбросившие с себя оковы, окруженные зеленым фоном вековых деревьев, они должны были предстать перед Волгиным во всем своем величии, в цельной и законченной красоте.

Он видел их сверху, и ему казалось, что никогда еще старый Ленинград не был столь прекрасен. Отсутствие привычных улиц не замечалось. Главнейшие из них легко угадывались в линиях широких аллей, пересекавших парк во всех направлениях.

Волгину чудилось что-то знакомое в новом облике города. Как будто он уже видел подобную картину в прежней своей жизни. Но где?

Потом он вспомнил.

Екатерининский парк в Пушкине, Архитектурно-парковый ансамбль Павловска. Так же, как теперь в самом Ленинграде, в зелени прятались там дворцы и павильоны работы Кваренги, Растрелли, Стасова и Росси. И как чарующе выглядели они в рамке деревьев!

Волгину захотелось пролететь низко над землей, над самой землей, не выше одного метра, вдоль бывшего Невского проспекта, от места, где была площадь Восстания, до Невы.

Он оглянулся, чтобы сказать об этом Владилену, но арелет вдруг плавно повернул вправо и пошел вниз. Как мог Владилен услышать мысли Волгина?..

Взгляд, брошенный Владиленом на Мэри, и недоуменное пожатие плеч девушки молчаливым отрицательным ответом показали Волгину, что его спутники здесь ни при чем. Потом они оба посмотрели на Волгина и улыбнулись одобрительно.

И он понял, что арелет изменил направление полета по его "приказу". Желание вылилось в отчетливый импульс, и чувствительные приборы среагировали на него.

- Извини, что я вмешался в управление, - сказал Волгин. - Но прими меры, а то мы врежемся в землю.

- Раз начал, продолжай! - засмеялся Владилен. Арелет полого опускался. Земля приближалась.

- Я не знаю, что надо делать, - взмолился Волгин.

- Ничего не надо. Лети, куда хочешь, - сказала Мэри, подчеркивая последнее слово.

- И ничего не бойся, - добавил Владилен. - Арелет никогда не упадет.

В принципе Волгин знал, как он должен действовать. Люций не раз объяснял ему, что арелет повинуется не мыслям, а желаниям, которые, независимо от воли человека, сами создавали в мозгу нужный биоток. И хотя все это звучало для Волгина как китайская грамота, он прошел уже школу биотехнической автоматики в доме Мунция и, правда, смутно, но уловил разницу между прямой мыслью и тем, что Люций называл "желанием".

Летчики-истребители двадцатого века добивались полного слияния с машиной, автоматического выполнения нужного маневра, чтобы между мозгом и рычагами управления не замечались действия рук. И лучшие из них достигали такого совершенства, что мышцы их рук и ног работали как бы сами по себе, не требуя постоянного контроля мысли летчика. Чем меньше думал такой летчик о том, КАК выполнить тот или иной маневр, тем послушнее была его машина.

В арелете мышечные усилия были не нужны. Машину вел автомат. Но в отличие от автопилота он беспрекословно и с молниеносной быстротой подчинялся любому желанию человека, сидящего в машине. Достаточно было ЗАХОТЕТЬ, и арелет тотчас же менял направление полета, скорость и высоту.

Хорошо зная, что полет всегда и во всех случаях совершенно безопасен, Владилен, не колеблясь, предоставил Волгину действовать, как ему вздумается. И он и Мэри заставили себя не думать о пути машины, чтобы не мешать Волгину. Они стали просто пассажирами и, чтобы как-нибудь нечаянно не вмешаться, оживленно заговорили между собой.

А арелет опускался, все более и более замедляя скорость, пока не оказался почти у вершин деревьев. В метре от них умная машина словно в нерешительности остановилась. Она ждала решения человека.

"Кибернетика, - вспомнил Волгин ускользавшее от памяти слово, -доведенная до виртуозного совершенства. Ну, вперед! К той вон полянке!"

Но арелет не двигался.

Невольно у Волгина явилось желание двинуть машину по нужному ему направлению. Это была не мысль, а скорее чувство.

И арелет повиновался. Он полетел, куда хотел Волгин.

Он внутренне засмеялся. Найдено! Теперь он твердо знает, как управлять машиной.

Это было похоже на езду на велосипеде. Хороший велосипедист не думает, как повернуть машину, он просто смотрит на дорогу, а его руки автоматически поворачивают руль. Здесь не надо было шевелить руками достаточно было смотреть вперед, выбирая дорогу. Все остальное совершалось само собой.